4. Регулятивные функции эмоций. Регуляция эмоциональных состояний

В разделении видов психического переживания Петражиц- кий усматривал водораздел между активными действиями в праве и воздержаниями от действий, императивными (односто­ронне-повелительными) и императивно-атрибутивными (дву­сторонними, повелительно-обязанными) действиями. Смысл и острота юридически значимых переживаний находится в пря­мой зависимости от ситуации некоторого жизненного комфор­та или дискомфорта, радости, эйфории или подавленности, де­прессии, голода, холода, пресыщения или неудовлетворенности и т. д. В современной психологии переживание часто характе­ризуется как психический аспект знания; «сознание это не только знание, но и переживание»¹. Единство знания и пережи­вания делает последнее достаточно общей категорией, выра­жающей индивидуализацию психической жизни. «Моментом знания в сознании, — писал С. Л. Рубинштейн, — особенно подчеркивается отношение к внешнему миру, который отража­ется в психике.

Психическая регуляция является подвижным процессом, пе­реключающим активность внутренних переживаний личности на внешнюю деятельность, социальную активность. Последняя в значительной степени выступает результатом самоорганиза­ции человека, имеющего опыт саморегулирования. «Организа­ция личностью своей активности сводится к ее мобилизации, согласованию с требованиями деятельности, сопряжению с ак­тивностью других людей. Эти моменты составляют важнейшую характеристику личности как субъекта деятельности, они выяв­ляют личностный способ регуляции деятельности, психологи­ческие качества необходимые для ее осуществления»^[113].

Психологи, проявляющие исследовательский интерес к вопросам психического генезиса человеческой активности, приходят к выводу о значительном участии в этом процессе ре­гулятивных механизмов. Определенно в этой связи высказыва­ется психолог Абульханова-Славская: «Регуляция жизни чело­веком осуществляется им как в ценностно-смысловом, так и в контрольно-действенном отношении (причем этот контроль происходит за счет личностной саморегуляции активности). Поэтому можно сказать, что структурно саморегуляция и ак­тивность представляют собой как бы две взаимодополняющие стороны»^[114]. Саморегуляция, подчеркивает она, не ограничива­ется только контрольными функциями. В процессе саморегу­ляции личность «принимает в расчет» не только «нужное коли­чество, меру активности», но и учитывает свое состояние, всю совокупность мотивов, социально-психологических ориента- ций и т. д. Поскольку механизмы саморегуляции охватывают весь спектр жизненных отношений личности в их динамичных проявлениях и тенденциях, то человек может в зависимости от внешней реакции на собственные поступки корректировать меру и характер своей активности.

То, что ощущает, воспринимает или представляет себе ин­дивид, он переживает чувственно, в результате чего формирует­ся эмоциональное отношение к предмету переживания. Психи­ческая регуляция проявляется уже на этой стадии — эмоцио­нально окрашенного переживания предметов, лиц, событий. Чувства, эмоции являются неотъемлемыми компонентами че­ловеческой психики и психического регулирования человече­ского поведения. Они быстро, спонтанно и реактивно возника­ют, моментально подсказывают субъекту линию поведения и, надо признать, ошибаются при этом не чаще, чем логически строгое размышление. Существовать — значит чувствовать, ибо чувства стоят несравненно выше разума, утверждал Ж. Ж. Рус­со. Тем не менее, чувственное поведение и чувственный тип личности не пользуются доверием в обществе, а нормативно- регулятивные системы устроены с расчетом на разум, рацио­нальное мышление. Предметом эмоций могут стать как образы внешнего мира, так и внутренние ощущения и состояния чело­века. Представления и иные образы внешнего мира возбуждают эмоции и определяют их побудительную силу, процесс перево­да эмоций в непосредственное действие; они же, будучи логи­чески четко построенными и последовательными, превращают психологическую мотивацию поступков в эмоционально-ра­циональный процесс с изменяющимся соотношением интел­лектуальных и чувственных элементов. На примере правовых переживаний Петражицкий показал, что эмоциям присуща своего рода психологическая энергия, интенсивность внутренне­го переживания.

Эмоциональная энергия известна людям с древнейших вре­мен, но только в наше время окончательно сформировалось понимание того, что управлять ею можно не только изнутри, но также извне. Причем внешнее воздействие на интенсив­ность эмоциональных переживаний индивида, осуществляемое в благих, например, психотерапевтических и иных лечебных целях, либо используемое для разрушительных, деструктивных в отношении людей акций, может быть более сильным и эф­фективным средством, чем идеологические манипуляции с ра­ционализированным сознанием человека.

Уже Петражицкий приходил к выводу о том, что динамика интенсивности эмоциональных переживаний подвержена ко­лебаниям, которые можно контролировать и направлять. «И вот путем изучения законов колебаний интенсивности эмо­ций, в частности познания условий доведения их до высших степеней интенсивности, можно достигнуть распоряжения та­кими техническими средствами, которые, подобно увеличи­тельным стеклам, микроскопам и т. п. в других областях науки, давали бы нам возможность открывать и наблюдать соответст­венные, при обыкновенных условиях недоступные нашему по­знанию, явления»^[116]. Это — удивительное прозрение ученого, который, безусловно, верил, что подобные технические средст­ва будут поставлены на благо обществу, как это произошло в свое время с микроскопом или телескопом, позволившими че­ловеку увидеть то, что недоступно его естественному органу зрения. Но сегодня, когда создание подобных средств стало ре­альностью, появляется угроза использования их для психоло­гического подавления либо возбуждения эмоциональной энер­гии, словом, управления массовыми настроениями, тотального контроля за людьми, военного применения в качестве психо­логического оружия.

Анализ эмоциональных переживаний человека может иметь множество аспектов, представляющих интерес для норматив­ных дисциплин, юриспруденции. Пережить что-то, говорят психологи, «это значит не просто субъективно испытать, а ис­пытать непременно особо, как-то специфически»^[117]. Выступая в качестве психической реакции на внешние факты, эмоция яв­ляется их констатацией, подтверждением в качестве значимых для определенной сферы деятельности, но, самое главное, их чувственной оценкой, полагаемой в основу плана действия. Бы­тие переживаемого факта развертывается во времени, поэтому и эмоции могут существовать как длительные либо кратковремен­ные, они, кроме того, классифицируются простейшим образом на эмоции, вызываемые фактами прошлого, настоящего и буду­щего. Эмоции, вынесенные из прошлого опыта, занимают важ­ное место в механизмах психической регуляции, определяя, на­ряду с актуальными переживаниями, будущее поведение инди­вида. Действия, направляемые эмоциями, предмет которых лежит в прошлом, предполагают формулу: «я поступаю так, по­тому что...», а если предмет эмоциональных переживаний от­носится к будущему, то формула другая: «я поступаю так, для того чтобы...» Почти все эти эмоции, а, может быть, и все, обла­дают праворелевантностью, т. е. имеют юридическое значение.

Эмоциональная основа большинства юридических дейст­вий, правомерных и противоправных, формируется в результа­те переживаний фактов прошлого. За такими действиями, как дарение, уступка прав, вознаграждение, стоят добрые чувства благодарности, уважения, желание сделать приятное человеку, который что-то для тебя сделал и которого ты искренне лю­бишь, ценишь по опыту состоявшегося, более или менее дли­тельного общения. Мотивацию других правовых действий нельзя объяснить, если не принять во внимание, что человек, их совершивший, оказался во власти эмоций гнева, злобы, презрения к тому, кто причинил ему боль, вред, обиду, унизил и оскорбил его достоинство. Таковы действия из мести, по­ступки обиженного и оскорбленного человека.

Петражицкий выделял различные классы эмоций импуль­сивного типа — притягательных, возбуждающих, эмоций ре- пульсивных, отталкивающих, а также лежащих в основе болез­ненных переживаний. Для юристов важна не сама по себе де­тальная классификация эмоциональных феноменов, а то, как различные виды и комбинации эмоций воздействуют на выбор и реализацию поступка. Эмоционально направляемые дейст­вия, предмет которых относится к будущему, это, в основном, целевые действия, а предмет эмоции, спроецированной в буду­щее, и есть, как правило, цель действия. То, к чему человек эмоционально устремлен, чего он хочет, о чем мечтает, может быть положено им как собственная цель вопреки всяким пре­пятствиям. Но цель человека может состоять и в том, чтобы исключить какое-либо событие из его будущей жизни, предот­вратить возможность появления данного факта («я этого не допущу, не позволю», «я буду бороться с этим» и т. п.). Следо­вательно, внутреннее целеполагание осуществляется на базе разнообразных эмоций, притягательных и отталкивающих, по­ложительных и отрицательных, имеющих, в свою очередь, раз­личные виды и оттенки.

В механизмах психической регуляции чувствам принадле­жит известная интегрирующая роль и некоторые вытекающие из нее функции. Они придают эмоциональную тональность всему массиву информации, получаемой индивидом из внеш­него мира, способны служить посредником, связующим зве­ном между ощущениями, восприятиями, представлениями, от­дельными мыслями, образами, которые переживаются челове­ком актуально, т. е. в данный момент и в связи с данной ситуацией. Благодаря работе чувств возникает связность в «по­токе сознания», налаживается первичный порядок и выстраи­ваются ряды эмоционально согласованных, созвучных по сво­ей тональности элементов сознания.

Связывая в «потоке сознания» отдельные представления, идеи, образы, наделяя их знаком позитивности либо негатив­ности, располагая их в соответствии с данным знаком, чувства тем самым уже проявляют себя как механизм ассоциаций, кото­рый действует в рамках индивидуальной психики, выходит за пределы настоящего времени в прошлое и будущее человека. Так, эмоции, вызванные конкретной ситуацией, пробуждают в сознании индивида воспоминания об обстоятельствах, кото­рые порождали у него такие же, либо аналогичные, либо про­тивоположные эмоциональные состояния. С помощью подоб­ных ассоциаций складывается психологический опыт личности, основанный на ассоциациях, вытекающих из сравнивания чувств и впечатлений, чувственных предпочтений, естествен­ного стремления личности к устойчивому, эмоционально ком­фортабельному внутреннему психическому состоянию, кото­рое в обыденной жизни обозначается как душевное равновесие. Чувственная сфера человеческой психики настолько сложна и запутанна, что ученым, представляющим интересы других на­ук в сфере психологических исследований, она кажется «не­приступной крепостью». Эмоции не существуют отдельно са­ми по себе, они сливаются, образуют устойчивые либо эфе­мерные сочетания, соединяются в комплексы, распадаются и дифференцируются во времени и в пространстве. Ученые- юристы, например, вынуждены буквально «выхватывать» из громадного сплошного массива эмоциональных переживаний, из «потока сознания» отдельные комплексы эмоций, которые для них наиболее важны и интересны. Так поступал Петра- жицкий и так, видимо, должны поступать теоретики права, желающие вникнуть в психологическую основу правовой сис­темы, юридических институтов и правового поведения.

Очевидность регулятивного значения эмоций обнаружива­ется уже в процессе их простейшего, обыденного разделения на положительные (позитивные) и отрицательные (негатив­ные). Они определяются в качестве психических реакций в первом случае на избыток полезной информации по сравне­нию с ранее существовавшим прогнозом или в ситуации воз­растания вероятности достижения цели, а во втором — на де­фицит информации или на падение вероятности достижения цели^[118]. Проще говоря, человек испытывает положительные эмоции, когда дела у него идут хорошо, все складывается луч­ше, чем ожидалось. Такого рода эмоции поднимают настрое­ние, человек переживает радость, удовольствие, испытывает подлинное удовлетворение собой, своими делами, тем, что, как он считает, способствует его успеху. Отсюда проистекает первый регулятивный принцип, глубоко укорененный в чело­веческой психике, принцип «максимизации — минимизации». Его формулируют так: «Поскольку положительная эмоция сви­детельствует об удовлетворении потребности, а отрицательная эмоция — об удалении от нее, субъект стремится максимизи­ровать (усилить, продлить, повторить) первое состояние и ми­нимизировать (ослабить, прервать, предотвратить) второе»^[119]. П. В. Симонов связывал с этим существование четырех пар «базисных», позитивно — негативно окрашенных эмоций: удо­вольствие — отвращение, радость — горе, уверенность — страх, торжество — ярость. Но если придать этой схеме абсолютное значение, мы можем оказаться во власти утилитаристских и прагматических взглядов на природу поведения человека.

В свое время утилитаристы предприняли попытку положить принцип максимизации положительных эмоций и минимиза­ции отрицательных в основу нормативного общественного соз­нания, морали, в которой они видели отражение человеческих стремлений получить максимум удовольствия и избежать стра­дания. «Утилитаризм, прагматизм, — писал А. Н. Леонтьев, — представляют собой необходимое следствие механического пе­реноса на уровень человека биологических взаимоотношений; ведь животные, действительно, являются «практическими прагматиками» в том смысле, что для регуляции их поведения нет иных оснований, кроме биологической полезности»^[120]. Ути­литарные доктрины (гедонизм, эвдемонизм и др.) много и справедливо критиковали за своеобразный духовный редук­ционизм, сведение смысла человеческой жизни к поиску ду­шевного комфорта, за упрощение психической природы эмо­ций, каждая из которых, при глубоком изучении, может пока­зывать как позитивные, так и негативные стороны. Далеко не все, что делает человек и к чему он стремится, продиктовано желанием получить больше пользы и удовольствий. Тем не ме­нее, сама по себе весьма относительная схема разделения эмо­ций на положительные и отрицательные, а также упомянутый принцип «максимизации — минимизации», важны для психи­ческой мотивации, целеполагания, формирования установок, замыслов, намерений. Их присутствие в структуре психиче­ской саморегуляции каждый человек может подтвердить путем простого самонаблюдения.

Указанная схема неплохо работает в составе конструкций, раскрывающих регулятивные механизмы, связанные, напри­мер, с наличием «ведущей эмоции» в развитии мотивационных процессов или регулятивных функций эмоций «успеха — неус­пеха», изученных в работах психолога В. К. Вилюнаса^[121]. В отли­чие от «ведущей эмоции», которая продолжает инерционно действовать, если поставленная цель в силу каких-то причин оказывается недостижимой, эмоции «успеха — неуспеха» обла­дают механизмом («стоп-функцией»), который прекращает деятельность в определенном, потерявшем смысл направле­нии, переключает ее на другие каналы, обещающие успех в достижении той же или равноценной цели. «По всем призна­кам именно эмоции успеха — неуспеха служат в качестве того универсального механизма, который подключается к процессу регуляции деятельности и на основе накапливаемого опыта оповещает индивида о достижимости целей и оправданности активности»^[122]. Вследствие такого подключения человек получа­ет возможность осмотрительно продвигаться к новым целям путем «проб и ошибок», отвечая на эмоциональные сигналы и иную информацию относительно отдельных срывов (неуспеха) повышенной психической активностью, увеличением числа «проб», возвращением к испытанным формам деятельности, мобилизуя имеющиеся у него психические резервы для повы­шения вероятности достижения поставленной цели.

Эмоции «успеха — неуспеха», таким образом, отвечают за смену «проб» в поведении «проб и ошибок», при этом пози­тивные и негативные эмоции проявляют себя в данном меха­низме как весьма тонкие и надежные инструменты. «В функ­циональном проявлении положительная эмоция, завершающая удавшееся действие, его «санкционирует», закрепляет, тогда как отрицательная — немедленно ведет к поискам «новой ком­бинации эффекторных возбуждений», т. е. задерживая неоп- равдавший себя способ достижения цели, она в то же время усиливает поиск новых проб»^[123]. Сигнальная функция этих эмо­ций одновременно является мобилизующей либо блокирую­щей — «стоп-функцией», но подобное функциональное соче­тание не является автоматическим. Близость желаемой цели, успешное приближение к ней, конечно, радуют человека, за­ставляют его усилить энергию; у спринтера открывается «вто­рое дыхание» и он, воодушевленный, приходит к финишу, опередив соперников. Но если представить себе, что спортсме­на сейчас больше устраивает второе или третье место (такое бывает!), то, получив позитивный сигнал, он должен вводить в свои действия определенные блокирующие элементы. Намного чаще, чем в спортивной жизни, такие ситуации встречаются в сфере предпринимательской деятельности, в процессе эконо­мической конкуренции. Лучше получать средние прибыли по­стоянно, чем большую прибышь, но один раз. С другой сторо­ны, человек не всегда говорит «стоп» действию или обстоя­тельствам действия, которые доставляют ему отрицательные эмоции. Чтобы повысить вероятность достижения желаемой цели, иногда нужно пройти через трудные испытания, много натерпеться, принять муки и унижения. Существует огромное множество жизненных обстоятельств и соответствующих спо­собов поведения, подпадающих под указанную типовую ситуа­цию.

В процессе психического регулирования человек получает из эмоций и чувств действительную информацию о самом се­бе, собственных переживаниях, на базе которой формируется его актуальное самочувствие, хорошее или плохое, длительное или кратковременное, устойчивое или легко преодолимое. Трудно себе представить, чтобы здоровый организм, свобод­ный от воздействия патологических и галлюциногенных фак­торов, посышал в форме эмоций и чувств искаженные сигналы о своем состоянии. Самочувствие человека всегда подлинно, оно, в сущности, недоступно манипулированию и фальсифи­кациям. Индивид не может заставить себя чувствовать иначе, чем чувствует. Исходя из этого, следовало бы предположить, что психическая саморегуляция есть исключительно надежная система в отличие от социального регулирования, часто под­вергающегося искажениям в различных пунктах и аспектах. В действительности дело обстоит несколько иначе. Психиче­ская саморегуляция протекает под воздействием внутренних импульсов, но последние, как правило, находят доступ к мо­торным механизмам, выход на физические, вербальные и иные операции не раньше, чем будет сделана их оценка с учетом комплекса внешних условий и влияний среды — долженство­ваний, требований, ожиданий со стороны окружающих, соци­альных норм, групповых правил, традиций.

Учет и оценка осуществляются на уровне саморегуляции, по­тому что все это делает сам субъект непринужденно и под свою ответственность. Именно на данной стадии саморегуляции че­ловек способен отодвигать аутентичные чувства на периферию сознания, а в центр ставить имитацию, нечто неподлинное, но необходимое для достижения желаемой цели. Чувства не лгут человеку, но сам человек может лгать о своих чувствах для того, чтобы дать окружающим «нужную» информацию о себе и своем поступке. Оттесненные на периферию, искусственно подавлен­ные самим индивидом подлинные чувства и переживания со­храняются в его бессознательном, существуют параллельно с линиями ложных мотиваций, существенно определяющих и, стало быть, искажающих саморегулятивный процесс. В индиви­дуальной психике образуются два противоречивых эмоциональ­но-интеллектуальных ряда, каждый из которых устремлен к до­минированию. Данное противоречие, например, положено в основу принципа действия «детектора лжи», который применя­ется в практике расследования уголовных преступлений для изобличения лиц, скрывающих факты и мотивы совершенных противоправных поступков. В обычной жизни принцип, соглас­но которому подлинная эмоция из своего психического «подпо­лья» может временами прорываться наружу, помогает людям разоблачать лжецов, лицемеров, циников, авантюристов, распо­знавать признаки лукавого, неискреннего, ханжеского, веро­ломного поведения.

Из того что чувства и эмоции в принципе могут быть под­менены другими или фальсифицированы на известных стадиях внутренней психической регуляции, вытекают сложные про­блемы для регулирования межличностных и групповых отно­шений. Очевидно, что ни одна из форм регуляции, психиче­ской и социальной, не может расцениваться нами как совер­шенно надежная и беспроблемная. Эмбрион любого поступка, бытового, морального, правового и иного, зарождается в не­драх того, что Петражицкий называл эмоциональной психологи­ей. Она содержит в себе много неясных вопросов и пока еще не объясненных вещей. Как сами люди, так и коллективы, со­циальные группы, общество в целом, к сожалению, не могут доверчиво полагаться на эмоциональные механизмы психиче­ского регулирования, хотя в значительной мере должны при­нимать их по необходимости. Многие считают, что излишняя эмоциональность мешает делу, что жить разумом, восприни­мать все рассудочно не в пример лучше. Иногда чувство указы­вает путь разуму, как сверкнувшая молния освещает запутан­ную жизненную ситуацию, но чаще человек обоснованно предпочитает доводы разума эмоциональным порывам. Эмо­ции — скоропреходящий феномен человеческой психики, сле­довать им регулярно — значит жить «бегом» и бестолково. Чув­ственность сродни пороку, она увлекает человека на легкий путь удовольствий, комфорта и не предупреждает его о горечи и издержках, с которыми связан данный путь. «Эмоция — тра­диционный источник соблазнов, вплоть до ведущих к преступ­лениям»^[124]. К этому следует прибавить еще и присущую эмоцио­нальным переживаниям амбивалентность, наличие у лица, ис­пытывающего потребность, двух или нескольких связанных с нею чувств, которые не совпадают или противоречат друг дру­гу. Отсюда вытекают замешательство, психическое раздвоение и другие явления, затрудняющие саморегулятивные процессы.

Ныне положение усугубляется вследствие того, что совре­менный культурный кризис, вызвав серьезные трансформации социально-психологической сферы, деструктивно повлиял на эмоциональные процессы внутри индивида и на эмоциональ­ные отношения в обществе. Западная культура, по определению П. А. Сорокина, является чувственной, она воспринимает вся­кую реальность через чувства, и это есть определяющая черта современной ментальности^[125]. Она означает, что сущность чело­века и его ценности рассматриваются через потребности, лежа­щие в плоскости биологической, физиологической, рефлексо­логической, эндокринологической, психоаналитической, бихе­виористской, сексуальной, гастрономической и т. п., т. е. по преимуществу потребности человеческой плоти. Подобная мен- тальность вольно или невольно акцентирует эмоциональный компонент психической регуляции в сочетании с психофизио­логическими потребностями. Именно их естественность имеют в виду, когда в человеке ищут природные начала, которым, как полагают, должны отвечать социальные нормы и общественное поведение.

В свое время Сорокин, а до и после него еще и другие мыс­лители XX в., провозгласили начало распада чувственной куль­турной суперсистемы. Из общей картины упадка и культурного вырождения выделим и отметим обилие ложных чувств, ими­тацию эмоциональных состояний и самих эмоций. Сегодня многие избегают глубоких психических переживаний любви, дружбы, привязанности, охотно используют общеупотреби­тельные психологические стандарты, эрзац-чувства, стремятся не раскрывать себя для других, не пытаются в общении с людьми идти дальше обмена любезностями, ничего не знача­щих, ни к чему не обязывающих отношений. Наш век — время эмоциональной фальши и неискренности. Литература и искус­ство выступают рассадниками ложных чувств, школой лице­действа и лицемерия. Люди говорят не то, что чувствуют, дела­ют не то, что говорят; им все труднее уживаться друг с другом. Но вместе с тем возрос интерес к технологиям эмоционального воздействия на психику человека, чтобы войти к нему в дове­рие, расположить его к определенным мыслям и поступкам, навязать ему положительные эмоции по отношению к фактам, объективно сомнительным, и отрицательные эмоции к тому, что в ином случае человек мог бы и одобрить. Подобные тех­нологии сбивают с ритма нормальные процессы психического регулирования и, конечно, снижают степень их надежности.

Юридическая терминология, понятийный инструментарий правовой науки включают в себя множество терминов, требую­щих психологического объяснения. Обсуждение проблем пра­вового поведения вряд ли может стать плодотворным без учета психологической природы чувств и эмоциональных комплек­сов, которые привели субъекта к необходимости совершить тот или иной поступок. Принято считать, что правовое поведение в силу своего формального характера и официальной обязатель­ности юридических норм отличается эмоциональным аскетиз­мом, безразличием к чувственной стороне действия, столь ярко представленной в моральной сфере. Но, как известно, без чув­ственного материала никакое поведение выстроить невозмож­но. Подобно всем другим действиям правовые поступки совер­шаются под влиянием позитивных эмоций, сопровождаются переживаниями удовольствия и радости, уважения, любви и дружбы, приносят удовлетворение участникам правоотноше­ний. Сам по себе акт дарения или завещания, действительно, формален, но он есть лишь необходимое следствие и внешний момент глубоких, содержательных и эмоционально окрашен­ных личных взаимоотношений между участниками данного ак­та. Эмоциональные переживания долга и справедливости за­ставляют людей вознаграждать того, кто оказывает им услуги, обменивается с ними благами. Ярко проявляются в сфере права негативные эмоции, чувства неудовольствия, страдания, враж­дебности, непринятия чего-либо или кого-либо. Например, сущность наказания, по уголовному праву, содержит необходи­мый элемент страдания и никакой юридический формализм не в силах отменить этого обстоятельства.

Дать хотя бы общий обзор наиболее широко используемых в праве эмоций — задача, конечно, невыполнимая. Тем более что, как заметил Петражицкий, часто допускается «методоло­гический промах», а именно «подводятся под понятие чувства и именуются чувствами не самые только чувства, как таковые, а сложные сочетания элементов познания и чувства, сочетания представлений и удовольствий, представлений и неудовольст­вий (или то, что правильно или ошибочно определяется как такое сочетание)»^[126]. Существуют эмоции сложного состава, на специфику отдельных видов которых намекает язык, обозначая их особыми терминами (например, эмоции гнева, ярости, не­годования, раздражения). Сам Петражицкий выделял три кате­гории психических явлений, которые он относил к эмоцио­нальной импульсивной психологии: аффекты, настроения и страсти. Они, действительно, являются важными психологиче­скими элементами правового поведения.

Под аффектом (айесШБ — душевное волнение, страсть) по­нимают психическое состояние лица, когда степень интенсив­ности эмоциональныгх переживаний достигает наивысшего предела, за которым мгновенно наступает сильное моторное (двигательное) возбуждение, вытесняющее всякое сознатель­ное содержание и сознательный самоконтроль. Это — бурная и временная вспышка чувств, сопровождающаяся утратой само­обладания, т. е. способности человека рационально и эмоцио­нально контролировать себя. В состоянии аффекта психиче­ская регуляция (саморегуляция) невозможна, соответствующие механизмы выключаются, индивид действует бессознательно, утрачивает на определенное время или навсегда способность помнить свои действия и обстоятельства, при которых они со­вершаются. Возникает аффект в результате внезапно нахлы­нувшего потока чувств, высокого давления их на психику, обычно ослабленную предшествующими тяжелыми пережива­ниями. Он может быть результатом психического перенапря­жения, длительного пребывания индивида в угнетенном эмо­циональном состоянии и в сущности означает болезнь. Психи­чески здоровый человек редко впадает в аффект, а если это с ним случается, то он не до конца теряет контроль над своими действиями, может частично осознавать их и отвечать за них. Отношение к аффекту как болезненной трансформации эмо­циональной сферы и психики в целом подчеркивается в юрис­пруденции тем, что лицо, совершившее преступление в состоя­нии патологического аффекта, признается невменяемым и ос­вобождается от уголовной ответственности.

Среди эмоциональных состояний, близких и предшествую­щих аффекту, вызывающих его, следует выделить прежде всего гнев — взрывную эмоцию, требующую разрядки в виде слов и действий, направленных на того (на то), кто (или что) невольно создал либо сознательно спровоцировал возбуждение данной эмоции. Гневная реакция лица на факторы психического раз­дражения часто принимает форму негодования, возмущения по поводу нарушений привычного порядка вещей, неисполнения ожидаемого кем-то действия, игнорирования указаний и прика­зов, которые должны исполняться, пренебрежения обществен­ными условностями и конвенциально установленными прави­лами. Отсюда видно, что в качестве интенсивного эмоциональ­ного переживания гнев включается в психические механизмы нормативного регулирования действий и в этом смысле его мож­но считать этической и правовой эмоцией. Предмет, причины и поводы возбуждения гнева лежат в области устройства порядка человеческих отношений; гнев есть негативная реакция на внешний беспорядок, на недолжное, на действия, которых не должно было бы быть, и на события, которые не должны были бы произойти. Во многих ситуациях гнев проявляется как вла­стное и иерархическое чувство сильного индивида: «царский гнев», «начальственный гнев», «родительский гнев» и т. п.; гне­ваться можно на того, кто слабее тебя, зависим и подчинен тебе, для кого ты авторитет, благодетель, работодатель, но никак не на человека, стоящего выше тебя в социальной иерархии, обла­дающего прямой или косвенной властью над тобой.

В отношении высшего лица можно испытывать чувства вра­жды, обиды, недоброжелательства, но гнев есть своего рода эмоциональная привилегия сильных, тех, кто устраивает жиз­ненный порядок, судит и наказывает за его нарушение. Опас­ность гнева заключается в том, что он поднимает во властном человеке волну агрессии, предвещает насилие, расправу, подав­ление, чудовищные и несоразмерные наказания (вспомним слова А. С. Пушкина из «Сказки о царе Салтане»: «в гневе на­чал он чудесить и велел гонца повесить»). При определении на­казания, говорит пословица, «гнев — плохой советчик», поэто­му юриспруденция старается институционально исключить или свести на нет влияние эмоции гнева, даже в ее мягких фор­мах — негодования, возмущения — на процедуры вынесения наказаний и взысканий. Ярость, высшая степень интенсивно­сти эмоции гнева, есть, говоря словами И. Канта, «предраспо­ложение к аффекту», а может быть, является его формой. В не­которых случаях гнев может характеризовать психическую сто­рону связей между людьми, равноправными и независимыми друг от друга субъектами, состоящими, скажем, в договорных отношениях. Недовольство контрагентов может приобретать яркую эмоциональную окраску, быть ответной реакцией на не­получение должного, или на неожиданный срыв программы действий, предусмотренных соглашениями. Праведный гнев в подобных ситуациях имеет вид угрожающей эмоции, за кото­рой могут последовать иски, возмещения, словом, имуществен­ные санкции. Здесь мы видим пример того, как эмоциональная энергия гнева, так же как и многих других чувств, работает на осуществление позитивных задач права, на восстановление на­рушенного, защиту прав и законных интересов гражданина.

Другой возбуждающей либо подавляющей силой, которая ведет к аффективному состоянию психики, выступает страх. Не без некоторого основания многие юристы придают этому чувству серьезное правообразующее значение; человек не ре­шается поступать вопреки требованиям закона и остается в рамках правомерного поведения, главным образом, из страха перед наказанием, карательной санкцией, потерей высоко це­нимых им преимуществ в сфере гражданского оборота и иму­щественных отношений, словом, перед перспективой юриди­ческой ответственности и принуждения. Насильственная сто­рона правовой жизни, которая, как считают, содержит в себе конституирующие элементы понимания права, потеряла бы значение и смысл, если бы она не опиралась на психологиче­ские процессы, порожденные чувством или состоянием страха. Принуждение является реальной силой, пока существует страх перед принудительными акциями государственных властей.

Но о каком, собственно, страхе идет речь? Как и многие другие сложные чувства, он проявляется в разных вариантах, сложных и простых, сильных и слабых. Чаще всего о страхе го­ворят как об аффективном состоянии ожидания какой-либо опасности. Если человек испытывает страх перед каким-либо конкретным объектом, то это боязнь, если он принимает болез­ненные, патологические формы, можно говорить о фобии, а когда выключается сознание и страх становится «безумным», человек приходит в ужас. В этом случае нельзя не сослаться на З. Фрейда, уделявшего большое внимание страхам и фобиям. «Страх, — писал он, — означает определенное состояние ожи­дания опасности и приготовление к последней, если она даже и неизвестна; боязнь предполагает определенный объект, кото­рого боятся; испуг имеет в виду состояние, возникающее при опасности, когда субъект оказывается к ней не подготовлен, он подчеркивает момент неожиданности»^[127].

Будучи эмоциональной реакцией на угрозу и опасность, страх может привести человека в состояние гиперактивности, часто с агрессивным оттенком, либо вызвать внезапную психи­ческую заторможенность, остолбенение. По замечанию Фрей­да, страх «представляет собой реакцию на восприятие внешней опасности, т. е. ожидаемого, предполагаемого повреждения, связан с рефлексом бегства, и его можно рассматривать как выражение инстинкта самосохранения»^[128]. Благодаря страху че­ловек спасается бегством, издает крики, взывающие к помощи. Кто убегает, тот охвачен страхом, боится преследователей. Но, выраженный в сильной степени, страх, безусловно, представ­ляет собой деструктивное чувство, парализует действие и даже бегство. Обычная реакция на опасность, по Фрейду, «состоит из смеси аффекта страха и защитного действия»^[129]. На вопрос о том, что должен делать человек, оказавшийся перед лицом опасности «пленником страха», Фрейд отвечает: «Единственно целесообразным поведением при угрожающей опасности была бы спокойная оценка собственных сил по сравнению с вели­чиной угрозы, и затем решение, что обещает большую надежду на благополучный исход: бегство или защита, а может быть, даже нападение»^[130]. Но в случае защиты или нападения на объ­ект угрозы страх должен исчезнуть или уступить место гневу, ярости, трансформироваться в некое другое состояние.

Спасительная роль возвращается к страху, когда он подтал­кивает человека в сторону осторожного или адаптивного пове­дения. Например, кто-то избегает контактов с нездоровыми людьми, чтобы не заразиться определенной болезнью, кто-то старается не выходить в темное время в парк, чтобы не под­вергнуться ограблению и т. д. Присматриваясь к аффективным проявлениям страха в правовой жизни, криминальной практи­ке, мы должны спросить себя, а тот ли это страх, который юристы вслед за философами, моралистами, теологами при­знают одной из основ добрых нравов, честных поступков. Страх перед Богом, общепризнанная религиозная добродетель, никак не подпадает под вышеуказанное определение Фрейда: можно как угодно относиться к вере, но никому еще в голову не приходило считать Бога «опасным объектом» для человека.

В качестве эмоционального переживания страх, очевидно, может протекать в размытых формах без аффектации, опред- меченной опасности, рефлекторных реакций и травмирующих раздражителей. Начинается такое переживание с беспокойства и смутной тревоги по поводу предметов и событий, будущая реальность которых проблематична. Специалист, имеющий хо­рошую работу, боится ее потерять, его страшит воображаемая перспектива (может быть, даже маловероятная) лишиться дос­тигнутых позиций, результатов многолетнего и упорного труда; индивид опасливо избегает обстоятельств, которые могут уни­зить его в глазах других, привести к утрате престижа и уваже­ния со стороны окружающих. Люди с неустойчивым социаль­ным статусом переживают страх за свое будущее, судьбу своих детей, над ними довлеет угроза «черного дня», опасность, мо­жет быть, воображаемая, но требующая вполне реальных уси­лий для ее предотвращения. В сущности, чувство осознаваемо­го или бессознательного страха перед неопределенностью бу­дущего формирует человеческая склонность к сбережениям и накоплениям, которая властно мотивирует действие многих экономических и правовых институтов в обществе.

«Страх во спасение» бывает благотворным, когда у индиви­да, совершившего тяжкое преступление, появляется навязчи­вое предчувствие неизбежной беды, неминуемого разоблаче­ния и он, опережая события, решается на явку с повинной. В случаях, когда человек старательно скрывает некоторые свои тайные мысли, преступные или аморальные дела, к страху пе­ред разоблачением могут примешиваться стыд и чувство вины за содеянное. Эти мучительные эмоции показывают, что лицо понимает антиобщественную направленность своего поведе­ния, внутренне себя порицает, что в его сознании формируется отрицательная самооценка. Всему этому сопутствуют напря­женные переживания, усиливающие страх, подталкивающие человека к самоосуждению и покаянию. Он выглядит недос­тойным в своих глазах, сам себя судит в собственном деле, предвидит взрывную негативную реакцию окружающих против себя, если «тайное станет явным». При соединении страха со стыдом и чувством вины возникает гамма чувств, которую трудно переживать человеку. Разрядка может привести к аф­фективному состоянию, стать причиной самоубийства, которое либо предшествует разоблачению, либо наступает сразу после него. Но там, где до крайности дело не доходит, и человеку удается в какой-то мере подавлять острые переживания страха, стыда и вины, эти чувства не исчезают полностью, приобрета­ют характер хронической душевной боли, медленного психиче­ского истязания. В такой форме страх преступника перед разо­блачением может проявляться в различных словах и поступках, подозрительных для окружающих; рано или поздно он себя выдаст. Правда, служители правопорядка не всегда должны рассчитывать на подобный исход, потому что не каждый чело­век переживает эти чувства одновременно: он может сознавать свою вину, не испытывая при этом никакого страха, может чувствовать страх без стыда и т. д. Есть тип людей, для кото­рых не существуют угрызения совести; совершив преступле­ние, они не нагружают себя тяжелыми переживаниями, стара­ются поскорее забыть о нем, и это им удается.

Если юридическая ответственность, карательные меры и санкции не могут вызвать у действительного или потенциаль­ного правонарушителя страх перед наказанием, то это означа­ет, что они бессмысленны. Когда люди не боятся нарушать за­коны, самоуверенно и цинично попирают права других лиц, рассчитывая на безнаказанность либо нестрогие, либеральные санкции, то это симптом слабости и глубокого кризиса права. Страх есть своеобразный психический фермент многих юриди­ческих институтов не только в области противоправных по­ступков, но и в обширной сфере правомерного поведения, на­пример в предпринимательской деятельности. Для настоящего успеха деловому человеку необходимо чувство «спасительного страха», чтобы не потерять доверие клиентов, кредиторов, не подвести партнеров, контрагентов, не стать жертвой недобро­совестной конкуренции, обмана, не оказаться банкротом и т. п. Это превентивный страх, реакция не на саму опасность (ее в действительности может и не быть), а на возможность ее появления. Он мобилизует человека, порождает сильную моти­вацию, направленную на исключение этой возможности из числа перспектив хозяйствования. Но отсюда вытекает и пози­тивная программа поведения предпринимателя: будь честен в делах, не вреди другому, соблюдай законы и все правила дело­вого оборота, не рискуй без особой нужды, уважай права и ин­тересы партнера, проявляй разумную осторожность во всех на­чинаниях. Мы видим, что из психологической категории, вы­ражающей эмоциональное состояние субъекта, страх вырастает до широкого нравственного, религиозного и социального по­нятия, приобретает философское и даже метафизическое зна­чение. Речь уже может идти о жизненном, экзистенциальном страхе, выяснение природы которого выходит за рамки как психологической, так и юридической проблематики.

Перейдем теперь к анализу других эмоциональных состоя­ний, с которыми юристы сталкиваются довольно часто. Из пси­хических явлений, имеющих прямое отношение к правовому опыту, Петражицкий выделял страсти, которые он определял как господствующие направления чувств, укоренившиеся в ви­де привычки. Это не актуальные переживания, подчеркивал он, а диспозиции к весьма сильным моторным возбуждениям. Обычно страсть начинается с увлечения, но последнее далеко не всегда перерастает в страсть. Человек способен делать выбор и совершать правовые поступки в порыве увлечения, но он сам оказывается впоследствии строгим судьей своих действий, со­вершаемых часто под влиянием поверхностных, переменчивых чувств. Увлеченность есть спонтанное психическое состояние, оно внезапно возникает и быстро уходит, сменяется эмоцио­нальным охлаждением к предмету интереса и любви, оставляет после себя равнодушие либо горечь и разочарование. С послед­ствиями прежних увлечений индивиду иногда приходится иметь дело очень долго. Психически здоровый человек управ­ляет своими увлечениями, может, если это ему необходимо, от­носиться к ним с известной осторожностью, но он утрачивает ее, когда увлечение переходит в страсть, становится долговре­менным, связывается с некоторыми жизненными установками личности. Страсть — это постоянно испытываемая интеллекту­альная сосредоточенность, но, главным образом, чувственная привязанность человека к определенным лицам, занятиям, предметам, которая с этической и юридической точек зрения может быть одобряемой, нейтральной или осуждаемой: «стра­стный любовник», «страстный коллекционер», «страстный охотник», «страстный картежник», «пристрастившийся убийца (маньяк)» и т. д. Человек, одержимый страстью, как бы заранее концентрирует свою психологическую энергию на одном или нескольких предметах, для него нет затруднений в том, чтобы эта его энергия находила быстрый и прямой выход на опреде­ленные действия.

Термин «страсти» сегодня несколько старомоден, его часто заменяют словом «одержимость». Последним часто обозначают редуцированную эмоциональность, сокращение диапазона чувств до нескольких эмоций с одной главной, нередко всепо­глощающей. Люди одержимые, страстно увлеченные каким-ли­бо делом или задачей, способные посвящать свою жизнь, повсе­дневный труд этому делу, есть «соль земли»; они целеустрем­ленно идут вперед, увлекают и ведут за собой массы, являются «пассионариями» (в смысле теории Л. Н. Гумилева), из них по­лучаются пламенные революционеры, первопроходцы и нова­торы либо, по крайней мере, заядлые футболисты, альпинисты, упорно взбирающиеся на крутые вершины гор, спортсмены- экстремалы и т. п. К этой категории людей принадлежат и под­вижники веры, искусства, науки и техники, все те, кто создавал и создает прогресс во всех сферах жизни, несмотря на личную неустроенность, бедность и лишения, людскую неблагодар­ность. Но у человеческой одержимости имеется и другая — те­невая сторона. Страстная любовь и ненависть, сила и острота одних переживаний прикрывают общую эмоциональную нище­ту, неспособность воспринимать и переживать мир всесторон­не, полноценно и адекватно. Не каждая личность выдерживает испытание сильными страстями. Вследствие эмоциональной концентрации, интеллектуальной однонаправленности често­любивые люди, одержимые славой и стремлением к подвигу, становятся героями, известными историческими фигурами, но их судьба, как правило, трагична, а психологический анализ их личности, согласно доступным материалам, показывает много противоречивого, болезненного, необычного. Одержимыми бы­вают не только герои, но и великие злодеи, преступники. Стра­сти легко переходят в состояние недоброжелательности, нена­висти к людям, порождают энергию вражды.

Мы живем сегодня в мире, полном деструктивной одержи­мости, когда накал страстей искусственно вызывается и под­держивается теми, кому это нужно. Одержимость существует как длительное психическое, эмоциональное состояние лично­сти, но ее можно взвинтить, довести до высшей точки, после которой должна наступить разрядка эмоций. Политическое и идеологическое противостояние, расчетливая пропаганда расо­вой, национальной и религиозной нетерпимости направлены на «психологический разогрев» одержимых людей, готовых жертвовать собственной жизнью ради торжества некоей высо­кой идеи, ослепленных ненавистью к врагам и иноверцам. Так появляются камикадзе и шахиды, возникают экстремистские и террористические организации, жестокие действия которых нормальному, здравомыслящему человеку трудно понять. Пре­жде чем бороться с такого рода действиями на правовом уров­не, необходимо было бы исследовать их психологическую при­роду, научиться упреждать их как психологическими, так и юридическими средствами, запрещая определенные формы пропаганды, ставя вне закона известные методы воздействия на психику людей. Сегодня приходится лишь сожалеть об от­сутствии серьезной психологической проработки законода­тельства против экстремизма и терроризма, существующего в ряде стран.

Серьезной проблемой для современного мира стали «игро­вые страсти», как в прямом, так и в переносном смыслах. Су­ществует, очевидно, психологическая разница между той жиз­нью, которую человек проживает подлинно и душевно, отдава­ясь искреннему чувству, настоящему порыву, и «игрой в жизнь», нескончаемой сменой ролей и масок, навязываемых индивиду средой, общественным воспитанием. В игре всегда есть условность, что-то ненастоящее, в ней сокрыт обман, иногда легкий и безобидный, а иногда коварный, злой. Играя роль, стараясь делать это хорошо, индивид все равно чувствует некоторую свою отстраненность по отношению к ней, понима­ет, что в жизни он другой или хотел бы быть другим. Извест­ное шекспировское выражение «весь мир театр и люди в нем актеры» обычно повторяют, даже не вдумываясь в значение этих слов. С малых лет до старости человеку присуще игровое поведение, он — существо играющее, homo ludens, по определе­нию Й. Хейзинги. С психологической и социологической то­чек зрения игра необходима людям как школа, опыт, испыта­ние и проверка сил. Из игры человек выносит много информа­ции о своем окружении, товарищах и партнерах, получает некоторое первичное представление о своем положении в че­ловеческой иерархии, в частности о том, кто сильнее или сла­бее его по физической силе, умственным способностям.

В тех сферах, где вследствие необходимости царят соперни­чество и конкуренция, игровое состязание смягчает агрессив­ную борьбу за первенство, направляет сильные страсти в русло более мирных и доброжелательных отношений. Так происходит на спортивных соревнованиях и олимпиадах, где должна «побе­ждать дружба», несмотря на исключительную привлекатель­ность призовых мест, громадного желания каждого из участии- ков обладать ими. Воспитательное значение игры хорошо из­вестно, она приучает детей к порядку, соблюдению правил, умению чувствовать партнера и уважать его. Об «играх» взрос­лых людей можно говорить там, где создаются особые процес­сы и ситуации, из которых участники, действуя по субъективно установленным, т. е. заранее придуманным правилам, могут из­влечь выигрыш, некий приз в виде материального либо иного блага, превосходящей или престижной позиции в жизни. Не­отъемлемой частью современной жизни общества стали спор­тивные игры, чемпионаты, всякого рода олимпиады и конкур­сы, направленные на то, чтобы «расшевелить» человеческие страсти, возбудить в людях стремление к соперничеству, пер­венству, славе, деньгам, богатству и другим ценностям, в кото­рых буржуазное мировоззрение усматривает стимулы высокой социальной активности человека. Игровое содержание юриди­ческих процессов и правосудия позволяет переключать энер­гию вражды и насилия в упорядоченное, мирное разрешение спора и конфликта. Судебная тяжба есть борьба и состязание, а «кто говорит "состязание", тот говорит "игра"»^[131]. Примерами игровой ситуации в политике являются соперничество полити­ческих партий, выборы депутатов в представительные органы власти. Игры с высокой ставкой, материальной или иной, как правило, регулируются законом: это биржевые, финансовые ва­лютные операции, страховое дело, лотереи и т. д. Выигрыш, выпадающий на долю игрока, никогда не гарантирован, он лишь более или менее вероятен, так же как и проигрыш. Отсю­да проистекает желание нечестных участников игровой ситуа­ции снизить для себя риск получения неблагоприятного ре­зультата либо искусственно создать условия обеспеченного вы­игрыша.

Мы видим, что игровой стиль общественного поведения присутствует в тех жизненных сферах, где идет «вольная борь­ба» между многими людьми за обладание немногочисленными ценностями, весьма ограниченными возможностями; он по своему назначению должен смягчать эту борьбу, облагоражи­вать конфликты противоречивых интересов, сглаживать анта­гонизмы. Однако нечестная игра, установление в законах пра­вил, выгодных для одних, и невыгодных для других, подта­совка результатов и заведомо неравные шансы участников достигают обратного эффекта, лишь распаляют борьбу, вызы­вают социальные катаклизмы. Современным людям не внуша­ют доверия социальные и политические игры, результаты и по­бедители которых заранее известны.

Беда в том, что игровое поведение с его условностью, на­рочитостью и ненатуральностью проникает в общественные отношения, требующие от людей высокой искренности, на­дежности и порядочности, не терпящие казенных рамок и придуманных «правил игры». Таковы семейно-брачные связи, отношения любви и дружбы, солидарного поведения людей в рамках общественных объединений, различного рода коллек­тивов. В подобного рода отношениях человек относится к че­ловеку не как положено «по роли», не в соответствии с норма­тивным текстом данной роли, исполняемой пусть даже ис­кренним актером, а по законам любви и логике личных привязанностей, на основе полного доверия человека к чело­веку. Естественное, бесхитростное отношение индивида к дру­гим людям исключает всякую позу, всякое актерство и «игру». К сожалению, эти требования, этот идеал все больше удаляют­ся от современной действительности, когда в игру превраще­ны культура, политика, право и, прежде всего, экономика. Казалось бы, что разумными целями людей, вовлеченных в активную экономическую деятельность, является создание ма­териальной базы общественного благосостояния, понимаемого как умеренный достаток для всех с некоторыми преимущест­вами для лиц, имеющих заслуги на поприще производитель­ного труда. По-настоящему эффективной является экономика того общества, где нет бедных, голодных и бездомных людей. Сегодня эти цели редко принимаются всерьез. Главной стра­стью нашего времени можно считать стремление к деньгам и накоплению богатства. Экономика западных стран, а теперь и России, стала своего рода спортом и игрой с денежным инте­ресом. Примечательно, что экономист из США, ныне широко пропагандируемый оракул либертаризма Ф. фон Хайек пытал­ся подвести теоретическую базу под идею капиталистической экономики как свободной игры.

Рыночный процесс есть типичная игра, соревнование в со­ответствии с четко установленными правилами, успех в кото­ром обусловлен такими факторами, как лучшее искусство, пре­восходство сил или счастливая удача^[132]. Поведение предприни­мателя на рынке принципиально не отличается от участия человека в азартной игре (Хайек, кстати сказать, строит свою концепцию капиталистического рынка на анализе разнообраз­ных игровых ситуаций), поэтому свобода индивида, включен­ного в стихию рыночных отношений, есть свобода игрока де­лать ставки, выступать с инициативой в рамках установленных правил, получать выгоду, принимать на себя ответственность, риск в случаях проигрыша.

Теорию, объясняющую действие рыночной экономики как игру по определенным правилам, Хайек предлагал назвать «ка- таллактикой» (от древнегреческого слова «каталлатейн» — об­мен или свободный обмен). Если выигрыш, каким бы он ни был, получен по всем правилам игры, он безусловно и безого­ворочно является справедливым распределением. Люди бизне­са, получающие прибыли по правилам честной либо нечестной игры, любят утверждать, что они «заработали» эти деньги, на самом же деле, как авторитетно подсказывает нам рыночный теоретик Хайек, они просто выиграли их, «схватили куш», про­явив незаурядное проворство и ловкость. Современные эконо­мические олигархи — это «страстные игроки», которые, нажи­вая на биржевых спекуляциях и финансовых операциях милли­ардные состояния, спешат присовокупить к ним все новые и новые миллиарды, не замечая того, что их усилия устремлены в «дурную бесконечность», потеряли смысл и всякую связь с разумными основаниями хозяйственной деятельности. Погоня за экономической эффективностью или, что для них то же са­мое, за сверхприбылями становится одержимостью, психиче­ской болезнью, которую надо было бы лечить, но вместо того современное общество ее терпит, поощряет, и при этом горько обманывается, напрасно ожидая от сверхбогачей заботы об экономическом росте и всеобщем благосостоянии.

Говоря о страстях человеческих, нельзя не упомянуть такие явления, как энтузиазм и фанатизм, сопряженные с личной преданностью индивида некоторому общему делу, безусловной готовностью приносить ему жертвы, самоотверженностью, вы­раженной в том, что человек сознательно ставит свои интересы ниже интересов дела. Эти два психосоциальных состояния имеют разную эмоциональную окраску. Что касается первого, то он возникает на фоне оптимистического восприятия данно­го дела, веры в его благодетельную суть, продиктован нетер­пеливым желанием приблизить «светлое будущее» либо счаст­ливый порядок вещей. Энтузиазм порождается радостным ощущением, праздничным (можно сказать, «карнавальным») чувством приближения счастья, ради которого сегодня можно себя ущемить, испытать перенапряжение сил, претерпеть ли­шения. Но радость не бывает вечной; если светлое будущее долго не приходит, а силы и оптимистические надежды исто­щены, энтузиазм исчезает совсем или проявляется крайне сла­бо. В угрюмой социальной атмосфере ростки энтузиазма быст­ро погибают, тогда как фанатизм, порождение борьбы и про­тиворечий, может существовать при любых обстоятельствах, приобретает особую остроту в тяжелых, кризисных ситуациях, возникает нередко из отчаяния и безысходности.

Хотя фанатизм развивается обычно на коллективной, груп­повой идеологической основе, он проявляется как длительное, устойчивое переживание индивидом собственного отношения к этому делу, которое при отсутствии всякой объективности и критики становится затвердевшей апологетикой, неразборчи­вым принятием всего того, что, по мнению фанатика, полезно для дела. Когда говорят о фанатичной толпе, то имеют в виду не более чем группу, состоящую из фанатиков, каждый из ко­торых переживает любые угрозы «обожаемому» делу как лич­ное оскорбление и обиду, готов беззаветно бороться против та­ких угроз, действительных или мнимых. Коллектив, созданный для продвижения определенных идей и ценностей, не может быть сам по себе фанатичным, так как состоит из людей, в различной степени преданных (или не преданных) делу, хотя тон в нем могут задавать фанатики.

Психология фанатизма мало изучена, но из того, что о ней знают юристы, вынужденные создавать правовые механизмы противодействия экстремистам, террористам и даже фана­там — футбольным хулиганам, следует ряд заключений, со­гласно которым в данной психологии наличествуют элементы обожествления некоего объекта (лица, идеи), поклонения ему, самоотождествления личности с этим объектом, страстного стремления личности ценою собственных потерь продвинуть свой объект всеми правдами и неправдами, обеспечить и защи­тить его от угроз, врагов и недоброжелателей. Здесь мы сталки­ваемся с эмоциональной однонаправленностью и бедностью чувств, потерей критичности оценки и объективности, полно­ты восприятия действительности. Утрированная любовь к од­ному оборачивается непринятием и нетерпимостью ко всему остальному, к тому, что не касается их кумира, фанатики рав­нодушны. Многие из них настолько глубоко входят в данный образ, что им остается только впасть в прострацию или свести счеты с жизнью, если проваливается дело, продвижению кото­рого они посвятили всю свою жизнь. Не случайно фанатики и фанаты любят объединяться в организации, потому что вне со­общества себе подобных они мало кому интересны.

Психическая неполноценность фанатичной личности была замечена еще в древности, иудейско-христианская религиозная традиция осуждает идолопоклонство и творение кумиров, хри­стианская церковь сдерживала жесткие формы религиозной не­терпимости, изгоняла изуверство именно потому, что они не помогают торжеству веры, а скорее мешают ей. Политические лидеры фанатического типа нередко представляют собой выс­шую степень духовного ослепления и эгоизма. Человек начина­ет как будто бы с того, что превыше всех целей и благ личной жизни ставит идею, а затем эту идею ставит выше истины. Пол­ностью отождествляя себя с определенным движением, раство­ряясь в идеологии этого движения, он всего себя приносит в жертву, становится чем-то вроде пророка, оракула и святого, несущего миру свою идею, не желающего ничего, кроме нее, слышать, видеть и признавать. С яростью обрушивается он на тех, кто критикует эту идею, на своих противников, но также и своих соратников, когда они пытаются развивать данную идею на ее собственной основе. Фанатизму присуща двойственная роль: он, с одной стороны, истово стремится продвигать дело, а с другой — постоянно компрометирует и подрывает его.

К ординарным состояниям эмоциональной жизни человека относятся настроения, длительные, сравнительно слабо выра­женные психические переживания, устойчиво определяющие характер поведения субъекта вопреки возбуждающему либо тормозящему воздействию некоторых внешних факторов. На­строение показывает эмоциональное состояние человека в пе­риоды его психического равновесия, характеризует его способ­ность формировать и сохранять это равновесие, как говорится, «держать себя в руках». В ряде профессий, в том числе юриди­ческих, ценятся люди «ровного» настроения, не подверженные страстям, умеющие контролировать и сдерживать сильные эмоции. Другие профессии (например, актеры, ораторы, музы­канты-исполнители), наоборот, предполагают способность че­ловека легко войти в настроение, требуемое ситуацией.

Есть много вещей на свете, которые нельзя делать в плохом настроении, существуют обстоятельства, при которых непри­лично показывать веселое расположение духа. Каждому чело­веку присуща своя гамма настроений; она определяется психи­ческим типом личности, темпераментом, состоянием нервной системы, а также привычками, полученным воспитанием, уровнем сознания и культуры индивида. Некоторые люди принципиально не позволяют себе эмоциональные срывы, ста­раются не проявлять бурной радости при успехах, не преда­ваться печали и унынию в случаях неудач. Другие по каждому поводу демонстрируют эмоции, не заботясь о том, какое впе­чатление производит это на окружающих. Многие по своему опыту знают, как тяжело иметь дело с эмоционально неустой­чивым человеком, настроение которого меняется несколько раз в день. Общение и контакты с таким человеком мы пыта­емся по возможности ограничивать. Но определенные колеба­ния в настроении индивида, видимо, неизбежны, важно, чтобы они не заходили дальше присущего данной личности высшего или низшего предела, не нарушали устойчиво сформировавше­гося стиля ее поведения.

В рамках данного стиля существуют два симметричных ряда настроений — стенический и астенический: приподнятое и по­давленное, веселое и печальное, радостное и грустное, благо­душное и раздраженное; наконец, просто хорошее и плохое на­строение принадлежат к этим двум рядам. Каждый человек — психологически самонастраивающийся субъект, по крайней мере, он должен быть таким при наличии сильной и целеуст­ремленной воли, но в группах настроение людей находится в зависимости от множества управляемых факторов. Хорошо из­вестно, что настроение может передаваться от одного индивида другому, кто-то способен всем улучшить или испортить на­строение, существуют социально-психологические механизмы взаимного заражения, увлекающие человека на путь совместно­го выражения эмоций и общих переживаний. В расчете на эти психические возможности воздействовать на психику людей через эмоциональную сферу сегодня созданы мощные идеоло­гические аппараты, системы манипулирования психологией масс, общественным мнением, осуществляются хитроумные так называемые пиар-технологии, чередой идут рекламные кампании, чтобы задать нужный некоторым кругам психологи­ческий настрой граждан, избирателей, налогоплательщиков, покупателей, потребителей, клиентов, направить массовое по­ведение в определенное русло. В сущности, образовалась изо­щренная система психического принуждения людей к образу мышления и действия, которые не связаны или просто не отве­чают их подлинным интересам. Противостоять этому напору может только волевая, сильная личность, которая никому не позволяет чувствовать и думать за себя.

К настроению человека, которое обычно бывает более или менее стабильным и длительным, примыкают такие не совсем обычные эмоциональные состояния, как эмоциональное напря­жение (стресс) и эмоциональное расстройство (фрустрация). Оба состояния означают некоторый чувственный дискомфорт, душевное волнение, испытываемое индивидом перед лицом неприятных обстоятельств, событий или неудач.

В общественную жизнь давно уже вошел термин «стресс», означающий психическую напряженность человека, находяще­гося в экстремальной ситуации, переживающего критические моменты в своей жизни, которые требуют усиленной работы чувств, причем противоречивых, резко контрастных, не соче­тающихся в обычных условиях. Ребенок в парке, высоко под­нимающийся на колесе обозрения, испытывает одновременно жуткий страх и дикий восторг. В состояние стресса повергает человека неожиданная встреча в тайге с тигром или медведем, нахождение в утлой лодке во время морского шторма, пребы­вание в лифте, застрявшем где-то на 15-м или 30-м этаже, множество других спонтанных обстоятельств, представляющих угрозу жизни и здоровью людей.

Человек встречает стрессовые ситуации, не будучи готовым эмоционально их переживать, поэтому внезапно нахлынувший на него поток чувств превращается в своеобразный эмоцио­нальный удар, достигающий иногда огромной силы. Одни лю­ди в таких случаях впадают в состояние оцепенения, затормо­женности, другие, напротив, совершают невероятные движе­ния, обнаружив неизвестно откуда появившуюся способность карабкаться по отвесной скале или одним махом взобраться на высокое дерево.

С физиологической точки зрения стресс определяют как со­вокупность защитных реакций организма на воздействие опас­ных, неблагоприятных факторов внешней среды, сопровож­дающихся психическим переживаниями сознательного и под­сознательного происхождения. Можно научиться переживать некоторые стрессы, опираясь на первый опыт столкновения с ними и последующие «тренировки». Так, острый страх, испы­танный парашютистом во время первого прыжка, преодолева­ется с накоплением опыта, хотя легкий стресс, связанный с риском и случайностью, остается всегда. Приобрести полный иммунитет к стрессам, видимо, не удается даже опытным лю­дям, чья профессия есть «игра с опасностью», например арти­стам цирка, каскадерам, представителям экстремальных видов спорта. Тот, кто каждый день рискует жизнью, находится в со­стоянии перманентного стресса. Нельзя безмятежно в полном равнодушии ходить по канату над пропастью. Притупление эмоций, реагирующих на опасность, не должно заходить даль­ше известного каждому индивиду предела, иначе может насту­пить трагический исход.

Правовая жизнь общества изобилует стрессовыми ситуация­ми, причем некоторые из них представляют интерес как для юристов, так и для врачей. Речь идет, как правило, об эмоцио­нальном напряжении легкой и средней интенсивности, к кото­рому очень трудно привыкать и адаптироваться. Даже тогда, ко­гда индивид не в первый раз привлекается к уголовной ответст­венности, он переживает данное событие заново. Стрессовая ситуация, в которой оказывается потерпевший, жертва преступ­ления, не влечет за собой привыкания к угрозам, исходящим от преступников и преступности. Каждый правомерно действую­щий индивид понимает, конечно, что, несмотря на осторож­ность, опытность и всякие гарантии, он в любой момент может стать жертвой нападения со стороны злоумышленников, винов­ным или потерпевшим в ситуации дорожно-транспортного про­исшествия, в результате афер, обмана вкладчиков и пенсионеров и т. д. Человек сталкивается в сфере права со стрессами различ­ной степени напряженности — от слабых, постепенно исчезаю­щих переживаний, но все же неприятных, способных выводить его из обычного психического равновесия, до резко выражен­ной, долго сохраняющей психической реакции, близкой к бо­лезненному состоянию либо переходящей в болезнь. Интенсив­ность психического напряжения, переживаемого индивидом в процессе правомерного и противоправного поведения, помимо социальных факторов, учитываемых, как правило, законодате­лем, зависит от индивидуально-психологических особенностей личности, от самообладания, эмоциональной возбудимости, по­вышенной утомляемости, способности концентрировать внима­ние на предметах, не теряться, не впадать в панику, а также от многих других. Такого рода явления невозможно заранее преду­смотреть, но законодатель, проектируя юридическую ситуацию в норме или нормах, должен так определить фактический состав событий и действий, чтобы по возможности исключить из буду­щего правоотношения все неоправданные сложности и затруд­нения, «препоны и рогатки», неожиданные повороты в деле, вносящие напряженность в отношения людей.

Иначе говоря, закон должен до предела разгружать юридиче­скую ситуацию от того, что способно в потенциале порождать психическую напряженность и расстройства лиц, участвующих в правовой жизни.

Напряженность психических переживаний характерна также и для фрустрации, расстройства психики, возникающего у чело­века в случаях, когда продуманный, целенаправленный план его действия срывается или поставлен под угрозу срыва в результате появления непредвиденных обстоятельств, неожиданного, мо­жет быть, неоправданного противодействия со стороны других людей. Термином «фрустрация» фиксируется психическое со­стояние в момент дезорганизации, слома инерционных психи­ческих реакций, необходимости быстро найти способ пере­стройки мотиваций поведения в соответствии со сложившими­ся обстоятельствами. В сущности, люди способны, не теряя самообладания, воспринимать неприятные для них вещи, не де­лать трагедии из своих неудач, многое переживать в себе, но все это простирается до известного предела. Психологи говорят о пороге фрустрации, за которым жизненный провал становится невыносимым, переживается индивидом как большое горе. Че­ловек расстраивается, когда на пути к цели, которую он считал легкодостижимой, уже почти достигнутой, внезапно, из-за нелепых, случайных, по его мнению, обстоятельств возникает препятствие, являющееся или кажущееся непреодолимым. В качестве препятствия выступает лицо, событие или факт, с которыми действующий субъект не хочет смириться. В слабых формах расстройство может эмоционально выражаться в виде грусти и сожаления («а счастье было так близко, так возмож­но»), иногда быть причиной глубокой тоски, депрессии, безраз­личия, но значительно чаще она связывается с бурными эмо­циональными переживаниями досады, гнева, злобы, мститель­ности. Чем сильнее за порогом фрустрации хаотические, мало управляемые эмоции, тем больше требуется разрядки, немед­ленных действий, которые не замышлялись, выхода энергии, который не планировался. Грабитель или вор, столкнувшись на месте преступления с вооруженным охранником либо неожи­данным свидетелем, может вследствие сильного нервно-психи­ческого потрясения стать убийцей, хотя к этому он себя заранее не готовил. В данном случае фрустрация трансформировалась в агрессивное, преступное поведение.

Некоторые психологи считают, что расстройство психики, вызываемое внешними затруднениями, связано с двумя основ­ными типами реакций на препятствия — агрессией и отступле­нием. Интенсивность агрессивных чувств, испыпываемыгх в процессе фрустрации, зависит от ряда факторов: привлекатель­ности цели, нежелания отказываться от нее в любом случае, решимости подавить, убрать источник затруднений, способно­сти человека мгновенно оценить размеры опасности, которую навлечет на него его собственная агрессия, возможности ре­ально оценить силу сопротивления противодействующей сто­роны или внешних обстоятельств. Бывает, что человек в поры­ве крайнего озлобления не отказывается от агрессивного курса действий при самом неблагоприятном для него раскладе ука­занный факторов, но тогда он обрекает себя на участь безрас­судного самоубийцы, несчастного человека, утратившего волю к самосохранению.

Когда индивид, встретивший на пути к достижению желан­ной цели непредвиденное препятствие, чувствует себя доста­точно сильным, чтобы преодолеть его, он делает это без каких- либо сомнений. Психологическая проблема возникает в ситуа­циях появления препятствий трудноустранимых, непреодоли­мых вообще или в данных обстоятельствах. Нормальной психи­ческой реакцией на такого рода препятствия является отступле­ние, имеющее различные формы и последствия. Человек после некоторого сопротивления может признать собственное пора­жение и отказаться от цели, к которой он раньше стремился. Происходит психическое травмирование личности, в результате которого человек становится беспокойным, озлобленным, раз­дражительным, склонным по незначительным поводам выме­щать свои неудачи на других людях, включая близких. Уступив важные жизненные позиции, подавив в себе стремление к большим целям, на которые не хватило сил, индивид чувствует потребность в различныгх компенсациях, которая нередко пре­образуется в мелочные претензии, постоянное недовольство, бесконечные придирки к окружающим, повышенный и беспо­щадный критицизм в отношении к «людям успеха».

В Америке, где фрустрация как психологическое явление изучается давно и активно, на бытовом уровне существует, как ни странно, предубежденное отношение к неудачникам, людям якобы желчным, скрытым, завистливым, претенциозным, с которыми не следует иметь дело и даже общаться. Между тем в чистом виде психическая подавленность и внутреннее озлобле­ние как реакция на фрустрацию встречаются крайне редко. Че­ловек живет многими делами и замыслами, реализует в одно и то же время громадное число целей. Если в одних делах ему не повезло, то в других он может преуспеть. Успех и неудачи че­редуются, поэтому людей на все сто процентов удачливых или невезучих просто не существует. Самые благополучные люди не застрахованы от фрустраций, все дело в том, как они их пе­реживают. Конечно, когда человек под мощным напором внешних обстоятельств отступает от жизненных позиций, ко­торые он для себя долго и упорно готовил, это стоит ему тяже­лых переживаний, граничащих с отчаянием и злобой, требует психической компенсации, т. е. продвижения внутренних эмо­циональных, мотивационных и иных процессов в других на­правлениях, которые могут оказаться более успешными.

В психоаналитическом учении Фрейда содержатся эмпири­чески обоснованные выводы относительно психических меха­низмов, позволяющих индивиду выйти из состояния фрустра­ции путем вытеснения агрессивных импульсов в сферу бессоз­нательного, их переключения на сознательные культурные цели в результате отступления (регрессии), подавления, субли­мации, рационализации. Отступление или сознательный отказ индивида от целей, за которыми стоят агрессивные и сексуаль­ные влечения, по Фрейду, означают лишь то, что эти влечения, вытесненные в подсознание, могут быть сублимированы, т. е. скоординированы, привязаны к какой-либо культурной цели, выведены под ее эгидой на новый путь реализации, на котором данные влечения скорее всего не встретят препятствий и со­противления, неизбежных при прямом и неприкрытом их осу­ществлении. Так, сексуальные влечения всегда находили выра­жение в художественном творчестве и искусстве, проявления агрессивности поощряются в спорте, любой силовой игре, включая конкуренцию на рынке. Формы сублимации сексуаль­ных и агрессивных влечений в наше время эволюционируют в сторону постепенного освобождения от культурных условно­стей. Фрейд не дожил до времен, когда агрессия и секс стали хорошо оплачиваемым товаром, когда возвышенная лирика, создавшая почти священный ореол вокруг отношений мужчи­ны и женщины, сменилась в литературе откровенной эротикой и порнографией, когда можно устранить делового конкурента с помощью наемных убийц, а группы свирепых мужчин, охран­ников и омоновцев, не стесняясь телекамер и фоторепортеров, валят на землю, пинают ногами и избивают так называемых за­держиваемых, о которых никто еще не знает, преступники они или случайно попавшие под горячую руку люди. Можно часто видеть на телевизионном экране, с каким остервенением поли­цейские бьют демонстрантов, а те, в свою очередь, забрасывают их камнями. К этому следует прибавить еще многое, например террористические и антитеррористические акции, в которых участвуют большие организации и государства, чтобы осознать, как глубоко вошло насилие в современную жизнь. Похоже, что секс и агрессия все меньше нуждаются в сублимации, культур­ном сдерживании, они теперь находят прямой выход из бессоз­нательного, где Фрейд определил им место, к сознательному осуществлению. Но разве от этого стало меньше душевных за­болеваний, стрессов и психических расстройств?

В современном насильственном мире первая по жизненной значимости задача права состоит в нормативном обеспечении безопасности человека и общества. Ради нее люди на протяже­нии всей истории объединялись в общности, коллективы, соз­давали государства. Исходное и элементарное естественное пра­во человека — свобода от опасностей, безопасность. Человек должен быть свободен от угроз, направленных против его жиз­ни, здоровья, достоинства, нормального духовного и физиче­ского развития. Право, как и мораль, не может избавить челове­ка от сложных психических переживаний, напряженной работы ума и совести, но оно способно не допустить возникновения гнетущей психологической атмосферы в обществе, позитивным образом влиять на эмоциональную сторону общественного соз­нания, активно воздействовать на мотивацию индивидуального и группового поведения. В этом смысле значительную психоло­гическую нагрузку несут юридическое обеспечение и гарантии всего того, что право устанавливает для людей, прежде всего об­щественной и личной безопасности, прав человека, возможно­стей социального и культурного развития. Из повседневного жизненного опыта хорошо известно, что спокойствие и уверен­ность человека, предпринимающего какие-либо действия, воз­растают по мере того, как он осознает обстоятельства и факты, обеспечивающие, гарантирующие желаемые результаты. Время, которое люди затрачивают на подготовку жизненно важных по­ступков, уходит по преимуществу на создание и получение по­добного рода гарантий, оно может длиться долго и требовать ог­ромных усилий, зато потом люди действуют наверняка, без рис­ка или с минимальной степенью риска. К этому, собственно, и сводится психологическое значение юридических гарантий, они должны иметь известную, так сказать, «гарантирующую силу», быть как можно более конкретными, определенными, носить инструментальный характер.

Под юридическими гарантиями обычно понимают правовые установления материального и процессуального порядка, кото­рые способствуют реализации юридических норм, облегчают достижение фактов, необходимых для возникновения, измене­ния и прекращения правоотношений, осуществления прав и исполнения обязанностей участвующих в них лиц. Четко разра­ботанной теории юридических гарантий в нашей науке еще нет, но совершенно очевидно, что устанавливаемые в ходе пра­вотворчества и в особенности законодательства гарантии мно­гообразны, разнородны, делятся на различные виды и группы. Из них отметим только общие принципиальные и институцио­нальные гарантии. К первым принадлежат конституционные и иные принципы типа «государство заботится о материнстве и детстве», они содержат в себе выраженное в общей форме обе­щание законодателя оказывать поддержку кому-то или чему-то, создавать благоприятные условия для реализации прав, идти навстречу законным требованиям и желаниям людей. Хотя принципиальные юридические гарантии необходимы для фор­мирования правовой психологии общества, умонастроения лю­дей, реализующих свои права и исполняющих свои обязанно­сти, психологический эффект их не особенно велик, в любом случае существенно зависит от наличия действенных институ­циональных юридических гарантий. Это институты права, т. е. комплексы правовых норм, устанавливающих возможность де­лать то, что лицо считает необходимым для обеспечения желае­мого результата своих правомерных действий, снижения рис­ков неблагоприятных последствий некоторых поступков. Тот, кто приобрел вещь со скрытым дефектом или ошибся при по­купке товара, имеет право обменять товар, истребовать добро­качественную вещь, а при отсутствии в таких случаях понима­ния со стороны контрагента может обратиться в суд с иском, который сам по себе есть фундаментальная гарантия имущест­венных и отдельных неимущественных прав. Человеку, храня­щему деньги в банке, закон предоставляет гарантии сохранно­сти вклада и свободу распоряжения им. Дефицит либо несовер­шенство таких гарантий может приводить к массовым проявлениям психологической напряженности и расстройства, о чем свидетельствует, например, российский опыт развития общественного движения обманутых вкладчиков и акционеров.

Выработка надежных юридических гарантий, продуманных с социально-психологической точки зрения и институционально проработанных, есть одна из важнейших сторон правового ре­гулирования, правовой жизни общества.