Глава 3. ПАРАДОКСЫ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА В РОССИИ НА СОВРЕМЕННОМ ЭТАПЕ

Сегодня предметом научных исследований все чаще становятся не-

классические, или постклассические, объекты, поведение которых явля-

ется принципиально "неканоническим".

том служит современное российское предпринимательство.

Давайте вспомним европейского буржуа в его классическом понима-

нии, каким он сформировался на заре Нового времени, и сопоставим с

нашим, постсоветским. Первый цивилизапионный принцип, на котором

базируется классическое рыночное предпринимательство, - разделение

экономической и политической власти. Рыночное предприниматель-

ство - рисковый (негарантированный) тип продуктивной деятельности,

связанный с конкуренцией автономных производителей перед лицом

независимого от них потребителя. "Экономическая власть предпринима-

теля... - это делегированная власть потребителя: она растет, если нака-

зы потребителя выполняются, и тает, если они не учитываются"1.

Посмотрим на нашего типичного предпринимателя. Господствующий

номенклатурный тип базируется на принципе, противоположном клас-

сическому, - на прямом переплетении экономической и политической

власти. Здесь богатство - функция власти. Наблюдаемая зависимость не

случайна: чем более высокими властными полномочиями обладали те

или иные группировки властвующей коммунистической элиты, тем

большую долю национального богатства они сегодня "приватизировали"

в качестве новых собственников. Но тем самым нарушается вся класси-

ческая структура предпринимательства с характерными для нее зависи-

мостями. Номенклатурная собственность предопределяет не развитие

самодеятельного гражданского общества, а обусловливает образование

массового социального гетто, оказывающегося вне норм и благ цивили-

зации. В политике она в силу крайней узости своей социальной базы

ведет не к представительной демократии, а к режиму личной власти, к

диктатуре.

Второй цивилизапионный принцип - договора, или контракта - не-

посредственно связан с правовым состоянием. Именно право ограничи-

вает силу, препятствуя ее экспроприаторским вторжениям в хозяйст-

венные отношения. Право создает пространство предсказуемости - га-

рантии того, что продукт дополнительных экономических усилий или

инновационного риска не будет изъят под каким бы то ни было предло-

гом, и тем самым стимулирует инициативу и высокопродуктивный труд.

Переход от экономики перераспределения к экономике роста обеспечи-

вается правовым государством. Этот тезис тем более необходимо выде-

лить, поскольку в нашем экономическом мышлении до сих пор не из-

жита техноцентричная парадигма, связывающая экономический рост с

научно-техническим прогрессом, но упускающая из виду общепивили-

зационные предпосылки самого прогресса. Впрочем, это свойственно не

только нам. Технократическое "помрачение разума" имело место и на

Западе. Понадобились немалые усилия неоконсерваторов, чтобы вер-

нуть обществу понимание человеческих предпосылок богатства, а поли-

тической экономии - статус гуманитарной науки. Вот что пишет по

этому поводу один из "новых экономистов" во Франции АЛепаж:

"Историю экономического роста нельзя сводить, как это слишком долго

делалось, к истории научно-технического прогресса. Теория роста - это

теория человеческих отношений, в первую очередь правовых..."1

Если и по этому критерию сопоставить наше предпринимательство с

классическим образцом, мы снова столкнемся с неклассическими эф-

фектами. Когда богатство выступает как функция власти, то условием

его роста становится бесконтрольная власть, которая, подобно проле-

тарской диктатуре, опирается "не на закон, а прямо и непосредственно

на насилие" (по Ленину). Если бы у нас развивался народный капита-

лизм - экономическая самодеятельность рядовых граждан, тогда именно

право послужило бы его основной предпосылкой.

не пользующийся властными привилегиями, только с помощью права

может отстоять и свою хозяйственную автономию, и свое достоинство.

Историю хозяйственных отношений характеризует жесткая дилемма:

либо они строятся на принципе взаимозаинтересованного партнерства, и

тогда мы получаем продуктивную экономику, либо на силе, и тогда

неизбежна экономика перераспределения и экспроприаторства. Сего-

дняшний парадокс - огромный рост номенклатурных прибылей в усло-

виях резкого свертывания производства и уменьшения валового продук-

та - означает в конечном счете только одно: воцарение "экономики

набега и разбоя". Нужно расстаться с представлениями о праве как

"надстройке", вторичной по отношению к "базису". Пространство парт-

нерских хозяйственных отношений - это правовое пространство по

существу. Здесь наказуется целевая установка "богатство любой ценой"

и поощряются терпеливый труд и партнерская ответственность. Та

предпринимательская формация, которую называют "новыми русски-

ми", сегодня представляет собой антиправовую субкультуру. Она может

процветать только в условиях правового беспредела, так как именно

беспредел есть царство силы, а не царство продуктивности.

Здесь необходимо обратить внимание на первичную интенцию запад-

ного рыночного предпринимательства. Рынок можно понимать как сред-

ство достижения экономической эффективности - в этом инструмен-

тальном качестве он допускается и в восточных деспотиях (практика

открытых экономических зон и т.п.). Однако в западной цивилизацион-

ной структуре рынок выступает в ценностном измерении - как форма

творческой самоорганизации личности в материальной сфере, т.е. как

гарантия самодеятельного, независимого существования. Философия

рынка - это философия свободы, и только в этом контексте нужно

понимать цившшзационный (социокультурный) архетип рыночных об-

ществ Запада.

рыночные свободы как гарантию гражданской самодеятельности, свя-

занную с неотчуждаемыми правами человека. Если же мы имеем дело с

сознанием, требующим не столько прав, сколько готовых благ, то до-

пустимы случаи, когда оно предпочтет демократии тиранию, если по-

следняя продемонстрирует соответствующую эффективность. Номенк-

латурный капитализм опасен не только тем, что разрушает правовое

состояние сверху, расширяя пространство силы за счет пространства

права. Он опасен и тем, что подрывает условия массовой хозяйственной

самостоятельной деятельности; превращая предпринимательство в мо-

нополию властвующей касты, он ликвидирует правовые ожидания и

снизу, оставляя одни только потребительские ожидания.

Следует подчеркнуть еще одну черту классического предпринима-

тельства - его связь с мещанской социокультурной и этической тради-

цией, с тем, что М.Вебер называл протестантской этикой. М.Вебер и

В.Зомбарт заложили основы новой парадигмы, открывающей возмож-

ность становления экономической науки как науки гуманитарной,

включающей в рассмотрение скрытые социокультурные предпосылки

продуктивного хозяйствования.

Классический предприниматель — гетерогенный социокультурный

тип. Он включает в сублимированном виде черты завоевательного

типа - раскованное, "авантюрное" воображение, азарт и готовность к

риску. Вопреки тому, как представлял его Маркс, предприниматель -

не столько организатор производства (в этом качестве его действитель-

но вытесняет наемный профессионал-менеджер), сколько социальный

первооткрыватель и коммуникатор. Он открывает новые социальные

потребности и, следовательно, новые рынки и налаживает новые связи -

межгрупповые, межрегиональные, межкультурные. В таком качестве

его не может заменить никакой "организатор производства", поэтому

технократические, равно как и социалистические, ожидания ухода бур-

жуа с исторической сцены лишены оснований.

С другой стороны, предприниматель - носитель принципов граждан-

ской самодеятельности и партнерства, которые невозможны без высо-

чайшей самодисциплины. В отличие от внешней дисциплины казармен-

ного типа источники самодисциплины коренятся в религиозной этике.

Такие черты мещанской добродетели, сочетающей деловитость с домо-

строем, формируют особую инвариантную структуру западного буржу-

азного общества, которой оно обязано устойчивостью. Как свидетельст-

вует Зомбарт, эта структура в приземленном виде прослеживается на

протяжении сотен лет: психология флорентийского суконщика XIV в. и

психология одного из отцов-основателей США Б.Франклина содержат

один и тот же набор качеств, главными из которых являются стремле-

ние к размеренному порядку и категорическое неприятие каких-либо

привилегий для себя и для других. Принцип экономии не ограничивается

экономикой в собственном смысле; он распространяется "на хозяйст-

венное обращение с тремя вещами, которые нам принадлежат: на нашу

душу, наше тело, наше время"1.

Таким образом, М.Вебер и В.Зомбарт обратили внимание на социо-

культурный базис предпринимательства, который составляют устойчи-

вые мещанские добродетели. Настоящему буржуа свойствен в первую

очередь социокультурный консерватизм как категорическое неприятие

безответственного манипулирования теми нормами, которые организуют

и поддерживают социальный порядок в его повседневном межличност-

ном измерении. Антиподом буржуа является богема - среда, активно

экспериментирующая с сопиокультурными нормами общества и в своих

крайних формах порождающая современный контркультурный ниги-

лизм. Не случайно Д.Белл указывал в первую очередь на культурные

противоречия капитализма: между мещанской моралью, составляющей

устойчивую инфраструктуру западной цивилизации, и азартным духом

культурных нововведений, который распространяет интеллигенция.

Противоборство социокультурного радикализма, воплощаемого левым

"авангардом" (не только политическим, но и художественным), и ме-

щанской консервативной структуры образует специфическую драматур-

гию развития западной цивилизации.

цивилизации, наступившее около двух десятков лет назад, состояло в

понимании того, что сама ее устойчивость связана с соблюдением опре-

деленного баланса между духом авантюры и духом мещанского

"домостроя". Только общество, "молчаливое большинство" которого

сохраняет способность к высокой внутренней самодисциплине и аскезе,

не нуждается в дисциплине, навязываемой извне в виде той или иной

разновидности авторитаризма.

Если с этих позиций посмотреть на российское номенклатурно-ма-

фиозное предпринимательство, то бросается в глаза отсутствие базовой

социокультурной компоненты - мещанских добродетелей, восходящих к

религиозной аскезе (в российской варианте - к аскезе старообрядчест-

ва). Номенклатурно-мафиозный бизнес - это воплощение контркульту-

ры, которая тяготится любыми устойчивыми нормами и в первую

очередь моральными. Здесь коммунистическо-атеистические корни,

восходящие к левому авангарду начала века, служат надежной

"подпоркой" для воинствующего антиморализма "новых русских", гото-

вых прибрать к рукам незащищенное общественное богатство при по-

мощи любых средств.

Последнее из сопоставлений классического предпринимательского

образца с постсоветской девиантной моделью касается связи предпри-

нимательства с национально-государственным строительством. Буржуа

классической эпохи умел творчески сочетать демократическую идею

гражданской свободы и самодеятельности с идеалом сильного независи-

мого национального государства. В значительной мере именно ввиду

этого обстоятельства капитализм был воспринят массовым сознанием

модернизирующихся обществ Запада первой половины XIX в. Чем тес-

нее движение за свободное предпринимательство сливалось с нацио-

нально-освободительным движением, тем проще и беспрепятственнее

шел процесс интеграции буржуазных ценностей в национальную куль-

туру. Тот факт, что американская революция не только повлекла вы-

свобождение гражданского общества из-под опеки государства, но и

знаменовала собой освобождение от гнета британского владычества,

сыграл решающую роль в формировании общенационального консенсу-

са по поводу ценностей свободного предпринимательства в этой стране.

И по данному показателю наш новообразовавшийся капитализм не со-

ответствует западной классике. Он все более явственно выступает в

массовом сознании как компрадорский, беззастенчиво торгующий на-

циональными интересами.

Здесь обнаруживается действие нескольких факторов. В первую

очередь сказывается традиционное для России противопоставление

"прогресса" и "почвы". Прогресс у нас выступает как нечто заемное,

идущее с Запада, "почва" - как косная "стихия", ему сопротивляющая-

ся. Отсюда - специфический внутренний расизм российских прогресси-

стов: те, кто идентифицируют себя с силами Прогресса, презирают поч-

венность и готовы к ее безжалостной "расчистке". "Новые русские" в

значительной степени унаследовали это прогрессистское высокомерие в

отношении "туземного населения". Но различия с левым радикализмом,

с большевиками все же существенны. Большевики чувствовали себя

миссионерами, прививающими новую веру отсталому, но не безнадеж-

ному народу. Они готовы были идентифицировать себя с народом по

мере того как произойдет его преображение в "передовой класс"

"Новые русские" не верят в эту "алхимию прогресса". Поэтому их

зрение к "почве" выражается не столько в революционном наев

сколько в формировании комплекса внутренних эмигрантов, свобод

от давления "туземных" норм и традиций. К этому добавляется воздев]

ствие гедонистическо-потребительской психологии, чуждой не

аскезе индивидуального накопления, но и служилой аскезе российок

поданных, привыкших нести на своих плечах тяжкий груз государ

венности.

Таковы социок'ультурные предпосылки компрадорского комплекса

помогающие снять соответствующие барьеры. Былой пролетарск

интернационализм революционной диаспоры, облегчавший ей сделки

зарубежными "братьями по классу" за спиной "классово чуждых"

отечественников, сменился мафиозно-компрадорским интернапионализ-

мом "новой русской" диаспоры. В обоих случаях проявилась опреде-

ленная слабость российской цивилизации, не способной по-настояще

интегрировать в себя своих прогрессистов.

Таким образом, по ряду существенных признаков приходится кон-

статировать неканонический характер современного российского пред-

принимательства. Однако наша задача имеет мало общего с заб

педантично классифицирующей рассудочности, выискивающей несоот-

ветствия тому или иному образцу в сугубо теоретических целях. Наша

цель - показать, что нарушение канонов "западной классики" влечет за

собой несбыточность тех ожиданий, которыми еще вдохновляются наши

"западники", связывающие с развитием предпринимательства экономи-

ческий подъем, утверждение демократии, правового государства и дру-

гих "общечеловеческих ценностей".

Прежде чем высказаться конкретнее по поводу нашей ближайшей

исторической перспективы, приведем одно общеметодологическое сооб-

ражение по поводу соотношения историзма и классики. Классика аль-

тернативна историзму, ибо "совершенные образцы", по определению,

лишены эволюции, являясь самодостаточными. И если вслед за нашими

"западниками" сводить современные исторические процессы в мире к

процессу тотальной вестернизации - приспособлению всех незападных

обществ к западному образцу, всемирная история сведется к чисто тех-

нологическому процессу серийного воспроизводства уже полученного

"опытного образца". На самом же деле об историческом процессе мож-

но сказать то же самое, что Хайек говорил о рыночной конкуренции:

она выступает процедурой открытия таких факторов, которые носят

непредопределенный характер.

Современное экономическое мышление феноменологично: оно отка-

зывается выискивать скрытые сущности (типа стоимости, прибавочной

стоимости и т.д.) и ориентируется на эмпирически наблюдаемые фено-

мены, в частности на цену. Но цена товара неопределима до того, как

произойдет встреча производителя с независимым от него потребителем.

Так образуются неустранимые релятивистские эффекты, делающие

старые фундаменталистские установки классической науки (выведение

явлений из определяющей их сущности) некорректными в принципе.

Это вполне применимо и к историческому процессу. Да, западная циви-

лизация стала источником многих ценностей, являющихся сегодня эта-

лонными (общецивилизационными). Но до встречи заемного образца с

местной культурной "почвой", т.е. до столкновения различных циввли-

зационных типов, невозможно определить, какова "цена" этого

"признанного эталона": какими издержками чревато заимствование

"передовых образцов" и как меняется само их содержание по мере про-

хождения через те или иные социокультурные фильтры.

Главная методологическая ошибка "западничества" - неосознанная

презумпция социокультурной нейтральности тех или иных "прогрес-

сивных образцов", обеспечивающей их автоматическую приживаемость

на любой "почве". Или, другими словами, - презумпция единого миро-

вого социокультурного рынка, не знающего таможенных барьеров. На

самом же деле реальный исторический процесс (формационная эволю-

ция, связанная со сменой фаз развития) протекает в гетерогенной сре-

де, характеризующейся плюрализмом культур и цивилизаций. Он вовсе

не становится тиражированием известных "передовых образцов". В этом

смысле не оправдался гегеле-марксистский тезис о том, что более

развитые общества открывают менее развитым их завтрашний день.

История менее развитых обществ всегда выступает как "неправильная"

история, искажающая "передовой образец". Она порождает великое

множество "профанированных" - смешанных, неканонических форм,

вызванных наложением универсалий прогресса на местную специфику.

Этим "неправильным" формам предстоит не только решать традицион-

ные проблемы человеческого существования, но и выдерживать конку-

ренцию с "правильными", ставшими доминирующими в силу высокой

адаптированности к новой исторической среде.

Сегодня осмысление сути цивилизационной социокультурной специ-

фики России становится центральной темой реформационного дискурса.

До тех пор, пока в цивилизационной специфике России видели одну

только субъективную сторону, сводимую к ментальности, модерниза-

торский радикализм не встречал настоящего отпора в обществе. Боль-

пшнство соглашались "обменять" специфику на такие "зримые" ценно-

сти, как экономическое процветание и гарантии прав личности. Но

сегодня, по истечении нескольких лет после смены режима, за

"субъективностью" культурного своеобразия открылось "объективное"

своеобразие исторического, географического, геополитического поло-

жения нашей страны.

Переходный исторический период можно охарактеризовать как про-

цедуру открытия (общественным осознанием) новых назревших общест-

венных потребностей. Это период появления гетерогенных, смешанных

форм как во временном (сочетание нового и старого), так и в простран-

ственном (социальные гибриды, вызванные взаимовлиянием различных

общественных групп, культур, цивилизаций) отношении. Подобные

эпохи обычно отличаются предельной расшатанностью всех стереотипов

поведения и завышенными (утопическими) ожиданиями. Длительность

переходных периодов в различных социально-исторических условиях

может варьироваться, но, по-видимому, существуют некие предельные

величины. Дело в том, что в периоды завышенных ожиданий и притяза-

ний, перераспределений богатства и статусов происходит "проедание"

того общественного капитала (в широком смысле), который был накоп-

лен в предшествующий прозаический период будничной, "рутинной"

работы. Размеры этого капитала, "проедаемого" разными обществами с

разной скоростью, имеют свой предел, что указывает и на объективные

временные границы переходной эпохи.

Постпереходный, постреформенный период характеризуется проце-

дурой открытия неких объективных границ (ограничений, инвариантов),

на которые наталкиваются устремления реформаторов. Тогда наступает

"реванш реальности". Этот реванш может проявляться в различных

общественно-политических формах. Наиболее известная из них описы-

вается политической социологией. Она анализирует процесс, в ходе

которого определенные социальные группы возвращают предельно рас-

шатанный социум в стабильное положение. В описываемом нами слу-

чае - применительно к современной России — этот "реванш реальности"

можно было бы охарактеризовать следующими общими чертами.

Во-первых, можно ожидать столкновения двух моделей капитализма

(персонифицированных в различных общественных силах): народного

капитализма, отстаивающего честную соревновательность и экономиче-

скую демократию, и номенклатурного капитализма, стремящегося лю-

бой ценой сохранить свои монопольные позиции. Очевидно, ничем не

ограниченный монополизм означает извлечение дополнительных прибы-

лей не на основе расширения производства, а путем взвинчивания цен и

манипуляций с финансовым капиталом. В обозримой перспективе такой

путь ведет общество в тупик тотальной экономической катастрофы.

Поэтому, если общество желает выжить, оно вынуждено активизировать

свою борьбу с номенклатурно-монополистическим капиталом, усили-

вать поддержку массового предпринимательства.

Во-вторых, отмеченная выше экспансия контркультуры в конечном

счете ведет к полной деморализации общества, к исчезновению границ

между нормальным и девиантным, между пороком и добродетелью.

Если общество желает избежать полного одичания, сохранить накоп-

ленный нравственный, духовный капитал, оно вынуждено будет мобили-

зовать свое нравственное сознание в борьбе с воинствующим нигилиз-

мом.

По-видимому, здесь нас ожидает нечто похожее на неоконсерватив-

ную революцию на Западе, которая в борьбе с силами декаданса, угро-

жавшими устойчивости западной цивилизации, мобилизовала консерва-

тивное в сопиокультурном смысле "моральное большинство", воору-

жившееся фундаменталистскими установками. Социокультурный ре-

ванш провинции над центром, "глубинки" над мегаполисами, обыденно-

го народного здравомыслия над доктринерством носителей новых

"учений" и утопизмом неуемных реформаторов, наконец, "правых" над

"левыми" - таковы общие типологические признаки неоконсервативно-

го поворота.

Следующий ракурс общественно-политической борьбы - столкнове-

ние между национально-патриотическими силами и компрадорским

капиталом.

Одна из иллюзий официозного либерал-реформизма состоит в том,

что геополитическая нестабильность связана с наследием "искусственно

сконструированной" советской империи. Реформаторы предполагали,

что выход России из СССР и последующее закрепление в естественной

цивилизационной и геополитической "нише" в конечном счете стабили-

зируют ее международное положение и статус. Действительность, одна-

ко, безжалостно хоронит эти надежды. Опасные геополитические тре-

щины, не ограничиваясь пространством бывшего Союза, захватывают

территорию самой России, делая самое ее государственное бытие про-

блематичным. Следовательно, и эти процессы нового геополитического

передела мира имеют тенденцию переходить все допустимые границы и

в перспективе грозят нашей стране тотальной национально-государст-

венной катастрофой. Таким образом, необходима мобилизация новых

общественных сил, способных положить конец компрадорским играм

антинациональных групп и духу "либерального" капитулянтства. Сло-

вом, все свидетельствует о том, что общество находится у предельной

черты, когда возникает дилемма: либо приход к власти новых, нацио-

нально ответственных сил, либо тотальная национальная катастрофа.

Но парадоксальная особенность наблюдаемого нами сегодня общест-

венно-исторического процесса состоит в том, что "пределы" уже явно

просматриваются, а консолидации сил, способных предложить спаси-

тельную альтернативу, так и не происходит. Мы имеем дело с кризисом

политического субъекта как такового: с неспособностью общества

мобилизоваться для самозащиты путем решительной ротации элит и

смены правящих группировок. Можно только гадать, что за этим стоит:

наследие прежней коммунистической монополии на власть, вызвавшей

атрофию общественной воли, историческая слабость гражданского об-

щества в России или устаревание самой политической технологии на-

сильственных отвоеваний власти, грозящей тотальной гражданской вой-

ной.

Вероятно, возможен и другой путь, когда при видимом сохранении

прежней монополии на власть захватившей все позиции элиты происхо-

дит процесс дифференциации позиций внутри самой этой элиты. Наш

номенклатурный класс в самом деле захватил все позиции, но догадыва-

ется ли он, что тем самым взял на себя и всю полноту ответственно-

сти"! Речь идет не о моральной ответственности - по этой части "новые

русские" достаточно беззаботны, но о практической, касающейся само-

го выживания общества, а тем самым и элиты, пользующейся его ресур-

сами. Если в стране политически марганализованы все общественные

типы, способные в чем-то дополнять или корректировать монопольно

властвующий тип, то не означает ли это, что необходимую альтернативу

ему предстоит отыскать внутри себя, пойдя на пока что плохо предска-

зуемую дифференциацию своих групп и подгрупп и образование

"внутренней оппозиции"?

Узаконенная оппозиция при наличии отработанных механизмов ро-

тации элит быстрее реагирует на кризис, не давая ему достигать пре-

дельных значений. Оппозиция, образуемая в результате дифференциа-

ции внутри властвующей элиты, появляется лишь в той предельной

точке, где обществу со всеми его элитами грозит срыв в бездну. Совре-

менному западному буржуа не нужно выступать одновременно в роли и

предпринимателя, и государственного мужа, и военного героя, и трибу-

на, и пророка. Его дополняют другие общественные типы, место и ста-

тус которых узаконены. Но наш феномен вездесущей власти - собст-

венности - не дает развиться нормальному плюрализму общественных

типов.

Попробуем предвосхитить еще не вполне обозначившиеся результа-

ты той "процедуры открытия" пивилизапионных условий, ограничений и

инвариантов, к которой уже фактически приступило российское обще-

ство, столкнувшееся с реваншем неумолимых обстоятельств. А на осно-

ве этого попытаемся наметить контуры вынужденной дифференциации

властвующей элиты, образования в ее недрах "внутренней оппозиции" и

альтернативных подходов. Еще сегодня такие внутренние размежевания

властвующей элиты представляются демагогическим приемом и стили-

зацией. Данная элита в условиях очевидного банкротства радикал-

либералистского курса поручает тем или иным своим подгруппам пред-

ставлять "альтернативу": играть роль "центристов", "социал-демокра-

тов", "государственников" и т.п. Однако уже завтра многие из этих

ролей придется принимать всерьез. По-настоящему неотложными вы-

ступают три задачи: предотвращение тотального экономического краха,

предотвращение развала государства, предотвращение полного разруше-

ния духовно-нравственной среды, грозящего превращением социума в

джунгли.

Здесь можно значительно ошибиться, если посчитать, что целепола-

гание властвующей элиты направлено на решение данных задач. Ее

подлинным мотивом является сохранение собственной власти. Это тем

более необходимо ей, так как в нашем обществе нет статуса "почетной

отставки" или почетной оппозиции. Феномен власти-собственности

означает, что с потерей власти происходит и потеря собственности. А

поскольку мафиозно-номенклатурная приватизация с самого начала,

придавала собственности нелегитимный характер, то в случае утраты

власти собственникам угрожает не только экспроприация. Поэтому

сохранение власти является абсолютным условием, в контексте которо-

го только и могут восприниматься и решаться любые проблемы.

Таким образом, российское цивилизапионное пространство не меня-

ется в одном решающем качестве: при любых режимах оно остается

пространством воспроизводства неограниченной власти. Местные ре-

форматоры хотели сменить этатистскую доминанту этого пространства

на европейскую, сделать его рыночным. Понадобилось всего два-три

года, чтобы все стало на свои места. Европейская модель локализован-

ной власти, готовой уступить частным, не связанным с нею экономиче-

ским и прочим инициативам, у нас не прошла. Восторжествовало ста-

рое правило: политический победитель получает все, проигравший те-

ряет все. Понятно поэтому, что ставки в нашей политической игре не-

сравненно превышают западные. В таких условиях не могут действовать

известные нормы западной демократической политической культуры: ее

светский (т.е. иронически-отстраненный) характер, готовность к ком-

промиссам, периодическая самоустраненность от власти. Это возможно

лишь там, где в политике решается четко очерченный и достаточно

узкий круг вопросов, а остальные сферы сохраняют гарантированную

автономию от властных вмешательств. В России, где в политике реша-

ется, по существу, все, она неминуемо сакрализуется (или демонизиру-

ется), обретая предельно идеологизированный характер. Ее аргументы

неизменно носят мироспасательный характер, необходимый для оправ-

дания столь неумеренных властных амбиций. Поэтому и нашей полити-

ческой аналитике приличествует жанр "жесткого текста". В этом жанре

мы и попытаемся сформулировать свое заключение.

Главный парадокс российской современной политической истории

состоит в том, что основателям августовского режима 1991 г. для со-

хранения своей власти предстоит в ближайшем будущем занять позиции

прямо противоположные тем, с которыми они начинали свою реформа-

торскую деятельность. Неистовые "западники" станут "восточниками",

предающими анафеме "вавилонскую блудницу" - Америку. Либералы,

адепты теории "государство-минимум" станут законченными этатиста-

ми. Мондиалисты и космополиты станут националистами, да в такой

степени, что это превзойдет все, до сих пор виденное в России. Критики

империи, сторонники демократического федерализма и нового мирового

порядка станут воинствующими империалистами и централистами-

державниками, наследниками традиций Ивана Калиты и Ивана Грозно-

го. Но ведь нечто подобное произошло и с большевиками! По-

видимому, наше евразийское пространство обладает мощной специфи-

ческой энергетикой, порождающей закономерные инверсии первона-

чальных замыслов и позиций благонамеренного прогрессизма.

Итак, сегодня перед властвующей элитой стоит жесткая дилемма:

сохранение своей монополии на власть или эшафот. В этих условиях

понятна ее готовность пойти буквально на все для сохранения свой

власти. Сильная власть должна заполучить особо сильные аргументы

для оправдания своей неограниченности. Главным, если не единствен-

ным оправданием в настоящее время может быть только лозунг:

"Отечество в опасности!" Поскольку оно действительно в опасности,

такой лозунг имеет все шансы быть воспринятым обществом и обеспе-

чить власти так недостающую ей харизму. Поэтому уже в ближайшее

время следует ожидать рокировки в среде властвующей элиты и выдви-

жения на авансцену решительных государственников, не считающих

патриотизм бранным словом.

Кроме того, элита, ориентированная всецело на власть, не имеет ка-

ких-либо естественных добродетелей, связанных с традицией или мора-

лью. Лишь включившись в предельно намагниченное поле власти, она

воспринимает те или иные ценности всерьез. Однако "строительство"

сильной власти требует не только массового идеологического вооду-

шевления и порыва, но и повседневной жертвенности. Поэтому сле-

дующей мишенью нашей власти станет потребительско-гедонистический

комплекс. Когда требовалось отвоевать власть у старого коммунистиче-

ского режима, этот комплекс активно использовался. Коммунистиче-

ская аскеза (пресловутая "сознательность") была высмеяна как фаль-

шивая, обусловленная необходимостью оправдания экономической не-

эффективности социализма. Но теперь, когда "демократические" экспе-

рименты в хозяйственной сфере загнали в гетто нищеты большинство

населения и выход пока что не просматривается, нищета непременно

должна снова превратиться в добродетель.

Здесь опять-таки нужно различать конъюнктурные запросы власти, с

одной стороны, и инвариант евразийского пространства - с другой.

Долговременный исторический опыт показывает, что это пространство

обладает особой геополитической жесткостью: чтобы выжить в нем,

нужна государственность, существенно отличающаяся от того "государ-

ство-минимум", которое стало принципом западного либерализма. В

нашем евразийском пространстве требуется существенно иной баланс

общественно необходимого времени: доля ратно-служилого времени

здесь значительно выше, чем в более стабильном западном пространст-

ве, доля трудового времени соответственно ниже. Поэтому внимая сар-

кастическим выпадам российских "западников" в адрес "антиэкономи-

ки", следует четко различать то, что в самом деле достойно "списания в

архив", от того, что принадлежит к неотъемлемым особенностям нашего

народного самосознания.

Дело не в отсутствии аскезы и прилежания в отечественной культу-

ре, а в их специфике. Трудовая аскеза протестантского типа является

индивидуальной и методической - эти особенности продуктивны в хо-

зяйственном отношении. Аскеза служилого государства по необходимо-

сти является коллективной и по определению не может быть столь же

методической: политик и воин живут не в линейном, а в цикличном

времени, когда фазы предельной мобилизации сменяются фазами зати-

шья и расслабленности. Поэтому и сам труд у нас нередко приобретал

несвойственные ему черты аритмичной "героики": сказывается доми-

нанта служилой аскезы. Пропорции между служилым и трудовым

(хозяйственным) временем могут и должны меняться, но все же, по-

видимому, они у нас никогда не достигнут тех значений, которые опре-

делились на Западе в "постгероическую" позитивистскую эпоху.

Сегодня, когда кризис государства и деформация геополитического

пространства достигли своего предела, потребуется, вероятно, новое

повышение роли служилого времени в бюджете национального времени

и сопутствующая этому рокировка доминирующих общественных типов.

В этом, может быть, самый разительный из парадоксов российской

:реформационной эпохи. Реформаторы замыслили искоренить героику

"антиэкономики", заменив ее позитивным хозяйственным творчеством

индивидуалистического типа. Но разрушение государственности сейчас

объективно требует нового резкого увеличения доли служилой "анти-

экономики", без чего нации не удастся восстановить свое жизненное

пространство.

В свете этих задач многие симптомы времени приходится интерпре-

тировать по-новому. Когда смотришь на предельно агрессивный тип

самоутверждения "крутых" парней из нового поколения, их милитари-

стскую психологию, их неожиданную "стайность", может показаться,

что мы сталкиваемся со своего рода антитоталитарным комплексом -

реакцией на длительную вынужденную приниженность личности, гото-

вящейся теперь к новому, независимому существованию в рамках граж-

данского общества. Многое, однако, заставляет усомниться в том, что в

данном случае имеет место подготовка к самодеятельному существова-

нию. Психология этих "крутых" героев настолько далека от того, что

требуется в настоящей продуктивной экономике, настолько близка к

архетипам кочевнической "удали" набега и захвата, что трудно предста-

вить себе те меры, посредством которых общество могло бы вернуть их

к добродетелям трудового образа жизни. А если исходить из другой

гипотезы - что нашему обществу в ближайшем будущем понадобятся

люди служилой аскезы, в том числе и в ее массовых воинских формах,

тогда черты нынешнего "крутого" поколения станут выглядеть в высшей

степени симптоматичными, соответствующими замыслам и хитростям

"исторического разума".

Рискованное, но в то же время слишком правдоподобное предполо-

жение состоит в том, что обычные институты гражданского общества -

от семьи до предприятия - вообще не в состоянии по-настоящему со-

циализировать новое поколение, укротить его стихийность. Это будет

под силу только государству, причем такому, которое сумеет сублими-

ровать эти предельно высокие энергии, придав им форму напряженней-

шего политико-административного и геополитического творчества.

Развал евразийского пространства добавил к глобальным проблемам

человечества, не решив которые оно не может выжить, еще одну -

проблему крушения международной политической стабильности. Безот-

носительно к тому, успело ли человечество, в частности, представители

западной цивилизации, это осознать, ко всеобщим условиям выживае-

мости сегодня добавилось новое: восстановление государства, способно-

го контролировать евразийское пространство и превратить его в форму

устойчивой федерации. Здесь мы усматриваем совпадение национальной

задачи, стоящей перед Россией, с современными общецивилизационны-

ми задачами.

Надо отметить еще одно многозначительное совпадение. Речь идет о

всемирно-историческом противоборстве двух культурных начал: аскезы

и гедонизма. Предельный гедонизм в истории всегда был симптомом

декаданса; его проявление на уровне массовой психологии неизменно

сопровождало закат великих цивилизаций. Современная потребитель-

ско-гедонистическая психология является поздним продуктом индустри-

альной цивилизации и свидетельством ее заката. Бели такой цивилиза-

ции суждено преодолеть свой кризис путем перехода в новую формаци-

онную базу постиндустриального общества, она должна найти способы

преодоления этого. По-видимому, всякий новый способ производства

вопреки утверждениям Маркса, предполагает не столько новый уровень

эмансипации, сколько новый уровень духовно-нравственной сосредото-

ченности - аскезы.

Судя по некоторым признакам, эпоха перехода от индустриального

общества к постиндустриальному не является исключением. Растеряв

свою духовную сосредоточенность в конвейерном производстве, парали-

зующем всякую инициативу, потребовав в качестве компенсации за

конвейерную монотонность создания изобретательной фабрики развле-

чений, человек индустриального общества обнаруживает многие типо-

логические признаки эпохи декаданса. Но новое информационное об-

щество уже не может довольствоваться этим пассивным конвейерным

сознанием, оно требует новой мобилизации духа, следовательно, новой

реформации, способной обеспечить новую аскезу. Общества, оказав-

шиеся не в состоянии своевременно осуществить эту духовную рефор-

мацию (в частности, отечественное, подвергнувшееся неслыханному

духовному погрому), наиболее болезненно переживают кризис истори-

ческого перехода. Думается, прошлые цивилизации погибали не столько

в силу устарелости своих производственных отношений, сколько по

причине иссякания своего духовно-нравственного потенциала. Если мы

принимаем тезис А.Тойнби о том, что цивилизации как гигантские су-

перэтнические общности организуются религиями, то и кризис цивили-

зации следует понимать в первую очередь как духовно-религиозный

кризис - иссякание веры, а вместе с нею и поддерживаемых ею ценно-

стей.

Победа Рима над Грецией обусловлена не более совершенными ору-

диями труда и производственными отношениями, а более высоким

уровнем духовно-религиозной мотивации, которую дряхлеющая Греция

успела растерять в контркультуре киников и эпикурейцев. "Римляне

были слабы, римляне грешили, как все люди, - и все же возвышение

Рима действительно было возвышением здравомыслия и народности" .

Возвышение здравомыслия и народности - это рецепт неоконсерватив-

ной волны, силу которой кризисные цивилизации мобилизуют для пре-

дотвращения распада.

Мы видим, что задачи перехода от индустриального общества к по-

стиндустриальному успешнее всего решают те страны, которым удалось

хотя бы в превращенных формах сохранить традиционную аскезу. Та-

кую способность продемонстрировали создатели послевоенного тихо-

океанского рынка. Их парадокс - это парадокс успешного сочетания

доиндустриальной аскезы с постиндустриальным духовным производст-

вом - основой новых технологий и решений. Те неистовые реформато-

ры, которые видят основное препятствие в сохранении "доиндустриаль-

ных пережитков", просто не способны оценивать мир в человеческом

измерении, осознавать, что главным источником развития является не

физическая энергия, измеряемая в киловаттах, а социальная, измеряемая

уровнем и качеством человеческой мотивации. Цивилизации создаются,

защищаются, обновляются высокомотивированными людьми, а источни-

ки таких мотиваций отнюдь не сводятся к экономическим - они кроют-

ся в культурном наследии. Поэтому так неуместна беззаботность гос-

подствующего технократического рассудка по части человеческих ис-

точников роста и развития. Технократам казалось, что техническая

эпоха наконец-таки отменила вечную зависимость качества деятельно-

сти от качества субъектов деятельности. Оказалось, что этот принцип

непоколебим: любая техника превращается в ненужный хлам, если

самоустраняется субъект, знающий, во имя чего он действует.

Значение постиндустриальной аскезы прослеживается также в усло-

виях предельного обострения глобальных проблем. Безответственный

потребитель богатств и ресурсов рискует просто исчезнуть с лица пла-

неты. Поэтому ренессанс традиционной аскезы несомненен, причем

назревшее экологическое самоограничение человечества — только один

из симптомов этого ренессанса.

Проблема нашей отечественной глобалистики и философско-

исторической прогностики состоит в том, насколько специфическая для

российской цивилизации служилая аскеза вписывается в этот ренессанс,

как своеобразная энергетика нашего коллективного духа может быть

конвертирована в постиндустриальное творчество высокомобильных

малых форм - в экономике, культуре, в жизненном мире повседневно-

сти.